В «Seagull: True Story» очень много режиссерских и пространственных придумок. Они буквально нанизаны на нить повествования, изумительно точны и чертовски остроумны. Рассказывать о них – дело неблагодарное, надо смотреть. Кроме того, спектакль режиссера Александра Молочникова выглядит почти раздражающе богато: большая и умная сценография. И внезапное осознание, что это все это великолепие – просто красный бархат, картон, пластиковые пакеты и желтый скотч, — восхищает еще больше.

А еще это очень молодой спектакль. Он полон такой могучей витальности, такой жизненной силы, что кажется, она невидимой лапой отталкивает отчаявшегося героя от, казалось бы, положенного (по Чехову – но не по Молочникову) самоубийства.

Но давайте по порядку. Конечно, это не чеховская «Чайка» – пьеса драматурга Eli Rarey основана частично на опыте работы в МХТ, а также на опыте эмиграции в Штаты самого Молочникова. Суть повествования: молодой режиссер ставит в Московском Художественном театре «Чайку», начинается война, он эмигрирует в Штаты и ставит «Чайку» там.

Вообще говоря, постановка – прежде всего художественное высказывание о театре и о судьбе режиссера по имени Кон (его играет Daniel Boyd). Не о войне (будь она неладна!), не о тирании, не о побеге – спектакль о театральном режиссере, его жизни, работе, любви к кулисам МХТ, о маме-актрисе. А вот потом уже и о войне. О страшном 24 февраля, с утра, во время репетиции в МХТ, обрушившемся на головы актерам, – так бесшумно и бытово. И этот билет в Нью-Йорк… Кон собирает чемодан, переодевается из вольготной рубахи в плюгавенькую олимпийку на молнии, которая полностью меняет его пластику: энергичного, яркого человека сковывает, заставляя втянуть голову в плечи.

Окружающий мрак пытается походя перемолоть этого режиссеришку – не потому что хочет или стремится, просто мясорубке все равно, кого крутить на котлеты. Не Кона, так его друга Антона (Elan Zafir). Острополитическое высказывание тут, конечно, есть, но оно умело спрятано, читается между строк. Это не памфлет, а драма личности.

Именно такой подход и делает «Seagull: True Story» настоящим художественным высказыванием о текущей войне. Высказыванием, полным гнева, отчаяния и… любви к жизни. Вот это точно по Чехову: о, сколько любви (как все нервны!), только вместо колдовского озера – белая ванна на вычурно растопыренных ножках.

Актерские работы тут все выверены до последнего жеста и взгляда. Ингеборга Дапкунайте играет материнскую ревность своей Ольги каким-то неуловимым движением губ. Все восхищаются ее актерским мастерством – коллеги, менеджеры, – но главную сцену она сыграет без свидетелей, в собственной гримерке, отключив телефон с видеозвонком сына. Ингеборга ослепительно хороша – тоненькая, изящная, на острых каблуках, похожая на серебряную шпильку, и так же ослепительно ужасна – под дивной оболочкой примы кроется не нежная мать, а эгоистичное чудовище-Аркадина.

Андрей Бурковский воплотил в «Seagull: True Story» двух театральных менеджеров — сначала в Москве, потом в Нью-Йорке. Казалось бы, это должно говорить о некотором родстве персонажей, но кроме профессии их не роднит ничто. Огромная, многосоставная, сложная роль! Бурковский успевает и с залом поговорить, и незаметно актеров построить, и роль сыграть, и в любовном треугольнике успешно поучаствовать. Он меняет личины, пиджаки, и в таких бесконечных переменах есть что-то дьявольское. Недаром он является Кону во сне в образе конной статуи тирана-правителя.

Одна из самых ярких и невероятных работ – двойной образ Антона и Sorry, который сыграл Elan Zafir. Его Антон – помреж., друг и соратник Кона, человек нежный и негромкий. Носит свой пиджак и шарфик, тихо разговаривает – ничто не предвещает трагической судьбы, его выхода один на один со страшными силами. Так и видишь, как Антон сидит в сторонке, всю жизнь напевая какую-нибудь тарабумбию себе под нос. И вдруг – такой взрыв – сам шагнул в крутящуюся мясорубку. Он дарит Кону на день рождения одинокую рыбку в аквариуме, символ немоты и одиночества, который, как эталон, можно прикладывать к кому угодно в этом спектакле. Кто у нас там артист без английского в англоязычной стране? А кто не может себе по разным причинам сказать все, что хочется?.. Рыбка в аквариуме. Кстати, звать Антоном.

Есть и еще один смысловой пласт в спектакле – то ли задуманный, то ли ненарочно получившийся, – отсылки к московской театральной жизни. Вот герой Бурковского растопыривает руки-крылья на фоне красного занавеса, и – хлоп, ядрено-красная картинка замещается, ты невольно видишь оливково-серый занавес с распахнувшей крылья чайкой. МХТ, ага. Странные флешбеки: например, Бойд и правда похож на Молочникова, но временами становится идентичен другим московским актерам, прямо поверишь в переселение душ. И Дапкунайте временами напоминает разных мхатовских актрис – и страшно, и смешно, прям магия какая-то. Или вот Кон и Антон идут от МХТ до Красной площади: Камергерский, Школа-студия, памятник Чехову, поворот на Тверскую, подземный переход. Нет, это не ностальгия, а буквально сила театра.

Спектакль поделен на два акта – Москва и Нью-Йорк. И от того, с какой легкостью Кон включается в репетицию в Нью-Йорке, понятно, что язык искусства везде одинаков. Искусства, но не общения. Как смешно один из американских актеров возмущенно кричит: «Не трогайте меня! Почему вы ко мне прикасаетесь?» Зал всхохатывает – гэг попал в точку. И Кон, искавший полную свободу самовыражения, летит в Нью-Йорк. В буквальном смысле летит, вжавшись в кресло, в надежде, наконец, слиться с «американской мечтой», но и там его ждет разочарование – и чем оно неожиданнее, тем больнее.

Бешеный ритм спектакля (ни в первом, ни во втором акте не успеваешь даже вздохнуть) построен на сочетании трагического и смешного, страха и свободы, на сочетании ревности и любви. Да, любовная линия в спектакле тоже есть. Stella Baker играет и актрису из московской труппы, и американку Нико – она тут главная лирическая героиня. Ужасно красивая эта Нико, светится каким-то особым светом все той же витальности, с которой мы начали. Образованный купец пристает с любезностями, и она точно знает, что для нее нужнее: «Ты все смотришь и смотришь назад. Сколько можно смотреть назад? Я не Нина, я Нико! «Чайка», «Чайка», «Чайка» – ты предлагал мне сделать «Чайку», а он предложил сделать ребенка!» – и она так мучительно не плачет, так яростно сдерживается, и только на «Я тебя правда любила!» – голос предательски дрогнет.

Человек, попавший в трагические жизненные обстоятельства, часто ощущает себя не собой. Зверем в ловушке, птицей в силках, но только не собой. И – к сожалению или к счастью – только от него самого зависит, насколько ему хватит сил противостоять неостановимой разрушительной силе, стремящейся уничтожить все живое.

Край платформы, заплаканное лицо Кона.

Ветер от прибывающего состава.

Куда шаг – вперед или назад?

Никаких склянок с эфиром.

Не дождетесь.