Если кто-то захочет нас за это осудить — лучше даже не приближайтесь, а то у нас есть клеевой пистолет! И запас стержней к нему! Марина купила. Видимо, чтобы заклеить меня, когда я разойдусь по шву от очередного «чего-нибудь вкусненького к чаю».

Тем временем Артём Глебыч ставит эксперименты над мамой и другими предметами обихода. У маленьких детей, как всем родителям известно, есть носик, глазки, ушки, пальчики и зона поражения. И если части тела как-то развиваются сами, то над зоной поражения ребенок работает каждую секунду бодрствования и иногда немножечко во сне.

Например, Артём Глебыч ужасно любит посудомойку, потому что она несёт опасность — ей можно прищемить себе пальцы тремя способами, зацепиться верхней губой, ударить по подбородку дверцей и от этого упасть затылком на кафель, хватать только самые острые столовые приборы и пытаться засунуть в рот тёрку для овощей. Практически идеальный тренажер по нанесению себе урона.

Ещё ребёнок научился валяться. И валяется так самозабвенно, что невозможно не прилечь рядом хоть на секундочку. Правда, мне моя гибкость не позволяет лежать на животе, на спине и на боку одновременно, а он даже не напрягается. Сын превзошёл отца — незнакомое, но приятное чувство гордости.

Вообще значительная часть жизни не только Артём Глебыча, но и родителей проходит на полу. Поочередно. Вхожу на кухню, а там Марина ползает под столом. Видимо, у Артём Глебыча как раз закончился второй завтрак, а если залезть подальше, то можно найти ещё и первый завтрак.

— О, Марина, собираешь сбалансированный обед?

— Ага. Сервировка «шведский пол».

В следующий раз Марина наблюдает на детском коврике копошение и нытьё: громко сопя в неудобной позе, я ловлю детские ноги и пытаюсь упихать их в свежий памперс. Артём вопит и перекатывается как ртуть.

— Ну что, Глеб, скажи, входила ли победа над памперсом в твои жизненные цели?

— В цели нет, только в подвиги, причем под номером один: «Отец, разрывающий подгузник малолетнему сыну».

Что же касается падений, звук удара Артём Глебыча головой об пол ни с чем не спутаешь. Даже если в этот раз падение лёгкое, звук все равно слышен по всей квартире и выделяется особым тембром и вибрацией ламината.

Затем наступает полуторасекундная пауза, не прерываемая ничем, в особенности сердцебиением родителей. Хотя вру, ещё в этой тишине всегда слышен где-то за кадром хор тончайших ангельских сопрано: «Плохо-о-ой оте-е-ец!..». И уже после этого раздается горестный рёв человека, который с младенчества и навсегда обманут гравитацией.

Недели две назад Артём Глебыч всеми силами устремился ввысь. Но стоит ему только попытаться встать, хватаясь за диван, дверцу шкафа или штаны родителя, предательская планета под ногами то встряхнёт орбитой, то устроит прецессию линии апсид. Как тут удержаться. Мы, конечно, стараемся стабилизировать глиссаду и всячески сокращать количество аварийных посадок, но космос, как известно, не прощает ошибок. Руки родителей тянутся к поролону и скотчу, мы держимся пока, хоть и с трудом.

И если уж говорить дальше в терминах астрономии, то жизнь Артём Глебыча теперь вращается не только вокруг идола настольной лампы. Мир расширился до пылесоса и гитары. Стоит опустить ребёнка на пол в кухне — он тут же стартует в комнату, потому что там на диване ждёт гулкая дека и шесть великолепных нейлоновых струн. Но в середине коридора стоит пылесос, и Артём Глебыч каждый раз притягивается к нему согласно научному принципу: гравитация растёт с уменьшением расстояния до объекта. До гитары-то ещё ползти и ползти, а пылесос — вот он. У него кнопки, колёса, труба со щёткой, гофрированный шланг — он же сам как музыкальный инструмент! А вы ноктюрн сыграть смогли бы на шланге пылесосных труб?

Артём Глебыч припадает к пылесосу всем своим существом, исследует его, даже немножко берёт пробы — космонавты всегда так делают — но потом накапливает достаточный импульс и продолжает путь к гитаре. Остаётся только встать у дивана, совсем немножко дотянуться пальчиками и… Тут планета опять взбрыкивает под маленькой пухлой ногой.

Ещё раньше Артём Глебыча просыпается его указательный палец. Он немедленно начинает указывать и тянет за собой всего остального ребёнка. Когда пробуждение достигает определенной точки, подключается указательный палец на другой руке, что с одной стороны хорошо, но с другой сложнее: пальцы тянут в разные стороны.

Только сейчас я по-настоящему начинаю понимать, сколько в нашей квартире предметов. Каждый из них магнитится к пальцу. И ещё в момент контакта палец провоцирует внутри Артём Глебыча звуки «аа» или «гхе». Пока непонятно, что это значит, но пылесос, вытяжка над плитой и часы — это точно «гхе». Теперь мы с Мариной окончательно востребованы как родители — мы должны называть предметы. Называть их нужно быстро — палец требовательный, он не даёт отвлечься.

Иногда Артём Глебычу становится понятно, что указывать на все подряд просто тяжело, а вот родители, наоборот, как-то расслабились и могут лучше. Тогда указующий перст трансформируется в распростёртую длань, означающую массовое целеуказание. Она простирается направо и налево, вверх, вниз, по диагонали и немножко назад, подсвечивая не отдельные предметы, а целые области. Для нас это означает, что нужно не только назвать предмет, но и озвучить принцип его работы, взаимодействие с соседними.

Ещё все действия обрели свой звук. «Опля», «плюх», «шлеп», «пуньк», «бумц», «топ-топ» и так далее — особенно «плюх», конечно, нравится. Называть звуки легко, тяжело остановиться. Я случайно задел Марину локтём, и она машинально сказала «бум», а потом замерла на две секунды и начала смеяться каким-то тревожным смехом. А мне понадобились ещё дополнительные две секунды, чтобы понять, почему она смеется.

Но смеется Марине не всегда. Однажды я пришел домой, а Марина сразу выходит в коридор и смотрит на меня. Я понимаю по лицу, что что-то случилось.

— Я убивала моль.

Марина продолжает говорить и видно, как перед ее внутренним взором проносятся атакующие корабли, пылающие над Орионом, и лучи Си, разрезающие мрак у врат Тангейзера. Чтобы вы понимали серьезность ситуации, смерть насекомых Марина всегда делегирует мне, а сама предпочитает содрогаться поодаль. Так что, если уж она сама ввязалась в драку, значит, моль как минимум взяла ее в котел, а возможно даже угрожала Артём Глебычу.

— …Я убила их штук десять пока не начала кричать, а они летели на меня. Потом я схватила всю коробку, и сейчас она на балконе. Кажется, у них там гнездо, и разобраться с этим должен ты. Потом проверить все ящики и всё протереть – вдруг они ещё там!

Вообще-то я давно думаю, что надо бы обсудить с Мариной десятиминутное шлюзование по приходу домой. Десять минут молчания и безмятежности от снятия обуви до запускания рук по локти в семейный очаг. Просто переключиться, знаете, перейти между мирами. Но явно не сейчас, когда у Марины в глазах огонь джихада. Поэтому я быстренько переодеваюсь и возвращаюсь на кухню: «Ну что, будем причинять моли боль?».

Оказалось, у нас живёт специальная моль, пищевая. Она ест еду. Ей чужды все эти платяные правила про «пока носки не съешь — шубу не получишь». А тут Марина потревожила давно стоящую на верхней кухонной полке коробку, и моль всполошилась: у нее там планирование семьи и полные амбары сухофруктов, а тут вдруг откуда-то землетрясение. И поползла смотреть.

Поэтому я пошел на балкон отбирать у моли продукты. Пакеты с зелёным чаем она не тронула (и в этом плане я тоже немного моль), сосредоточилась на забытых финиках и изюме.

Это, кстати, Марине ещё повезло — не со мной, с молью. Она не застала, как лет восемь назад я дважды уничтожал все запасы круп в квартире и протирал все уксусом. Тогдашняя моль не любила фрукты, зато перфорировала все пакеты с гречкой, овсянкой, пшеном, проникла и закишела в летающем, ползающем и шелушащемся виде. Какой ящик ни открой — отовсюду слышно, как она там жуёт и глотает.

Поэтому нынешняя моль-изюмщица — это так, ерунда. Закончив с гнездом в коробке на балконе, я залез на табуретку и поочередно протёр все ящики. А потом, не слезая, чтобы казаться величественнее, сообщил Марине, что опасность миновала, дом снова полностью наш.

Марина посмотрела на меня и куда-то ещё выше, сказала: там, жирная, вертится, прямо над головой… Моль! Потом я её, конечно, догнал и демонстративно расправился, залихватски напевая при этом: «Крутится, вертится жирная моль, крутится, вертится над головой». Ну, чтобы показать своё превосходство, и чтобы Марина чувствовала; со мной не пропадешь. Вечный обман, конечно. Женщины считают, нам насекомое завалить — как раз плюнуть, сколько дашь, столько мы и пустим в расход. Мы отодвигаем женщин рукой в сторону и говорим: «Ай, ну что ты, это же маленький жучок!». А потом несём этого жука в тряпочке то ли мертвого, то ли живого, и сами внутри в этот момент – сплошь холод и дрожь.