О языках общения

Джеймс: Манера общения в Лондоне сильно отличается от того, как люди говорят в текстах Буковски. Я бы так сам не говорил. У Буковски внутри языка существует целый новый мир, ну, или старый.

Анна: Иногда я прямо спрашивала актеров о каком-то конкретном слове: «Что вы чувствуете, когда произносите его? Объясните мне свои ощущения». Потому что я знаю буквальное значение слова, могу его перевести, понимаю смысл, но не чувствую, как оно ощущается. Иногда только эмоции могут объяснить слово. Например, мы с Джеймсом используем некоторые фразы только на русском, потому что они связаны с эмоциями, которые пережиты вместе – и пережиты именно на русском языке. Так что наши репетиции и спектакль – это своего рода результат того, как мы понимаем друг друга.

Об идее спектакля

Джеймс: Ха! На самом деле, это довольно забавная история. Мы с Аней снимали квартиру в Лондоне, но у Ани началась аллергическая реакция на пыль, поэтому мы не смогли там жить. Сказали хозяйке, что будем часто отсутствовать в последние две недели.

Анна: Мы просили ее закончить наш контракт на месяц раньше, но она отказалась. Пришлось продолжать исправно платить, но съехать к родителям Джеймса в Дорсет, пока они были в Испании.

Джеймс: И вот однажды вечером в Лондоне после дня рождения друзей мы приехали переночевать в эту арендованную квартиру. Было уже поздно, настроение прекрасное. Открыли дверь… И нашли хозяйку квартиры под одеялом на нашей честно арендованной кровати. Музыка для медитации звучала в ее наушниках, горели ароматические свечи и кристальная лампа… Нам было жалко ее беспокоить, но пришлось. Я спросил: «Что вы здесь делаете?» Она приоткрыла один глаз, а потом опять притворилась спящей. Я повторил свой вопрос, и тогда она просто вызвала полицию.

Анна: Нам было смешно. Если честно, настроения эта ситуация не испортила. Мы сидели, давились смехом и слушали, как полиция по телефону спрашивала нашу хозяйку: «Как они попали внутрь?», а она говорила: «Они ворвались в мою квартиру! Они напали на меня!».

Джеймс: Полиция опять спрашивает: «Но как они попали внутрь?» Она и отвечает: «У них ключ есть!» Здесь мы захохотали в голос. Позже приехала полиция, приняла нашу сторону, посоветовала обратиться в суд по мелким искам и любезно отвезла на своей машине в полицейский участок, даже позволив там переночевать! В 5 утра мы поехали обратно в Дорсет на поезде.

Анна: Разве это не история в стиле Буковски? Так и появилась идея спектакля. Всю следующую неделю мы читали Буковски за кухонным столом мамы Джеймса, и я написала инсценировку.

О персонажах Буковски

Анна: Рассказ «Любовь за 17.50» – о любви мужчины по имени Роберт к манекену из витрины магазина одежды. Кто-то может увидеть здесь Пигмалиона, другие – предостережение о взаимодействии с ИИ. Вот Роберт вспоминает, как похоронил своих родителей. Он совершенно один в этом мире, нет семьи, не с кем поговорить о том, что для него по-настоящему важно. Эти люди, герои Буковски, вообще не разговаривают друг с другом: все живут в своих маленьких коробочках-квартирках в огромном городе, у них нет рядом ни одной души, с которой можно было бы обсудить что-то важное. И вот Роберт едет по городу и видит все эти роскошные рекламные плакаты, красивых женщин, а потом встречает свою собственную девушку, реального человека, который может, знаете ли, плохо пахнуть, плохо выглядеть, может быть в плохом настроении в конце концов. И это то, что американская мечта косвенно создала, – поверхностные ожидания от реальных людей. Пока это не болезнь. Но Роберт уже человек в крайней степени одиночества и изоляции, он боится реального мира.

Джеймс: Его предыдущие отношения не сложились, он сильно этим ранен, и поэтому ему проще избегать настоящих человеческих отношений и разговоров. Роберт не хочет и не может ничего решать, его выбор – жить в заблуждении. Все персонажи Буковски в нашем спектакле открылись чему-то, отдали свои сердца, но были полностью разбиты, и теперь мы видим результат – людей, которые больше не хотят рисковать своим сердцем.

Анна: Если поближе посмотреть на этого человека с манекеном, то становится понятно, где корни его изоляции. Это что-то очень человеческое, то, что каждый хотя бы раз чувствовал. Мы играли спектакль восемь раз подряд, и трижды история вызывала слишком много смеха. Мне даже приходилось объяснять актерам после спектакля: «Нет, тут есть огромный смысл и трагическая глубина, мы не должны прибегать к дешевым шуткам». То есть, аудитория дистанцировалась от Роберта, смеялась над ним, но мы хотели втянуть их внутрь истории, заставить понять и почувствовать трагедию. Но, наверное, смех был способом зрителей защититься от боли, которую они видели на сцене.

Об аудитории

Джеймс: В первые два вечера у нас была очень серьезная публика. Мы ожидали чего-то другого, особенно учитывая, что в некоторых британских театральных постановках сплошные шутки, шутки, шутки. И, как сказала Аня, есть разница между легкой шуткой и смехом, к которому зрителя подводят и психологически, и сценически. Хотя, если один экстраверт в зале начнет хохотать, все остальные как бы получают разрешение реагировать так же, и тогда может начаться совершенное безумие.

Анна: Думаю, тут играют роль разные критерии вежливости, которые в свою очередь происходят из разницы нашего воспитания. В Англии, когда люди встречаются – они сразу улыбаются. А если я поведу себя так же с моими российскими коллегами, они почувствуют… ну, знаете, это будет вроде как «слишком»! Может быть, они даже посчитают такое поведение фальшивым.

Джеймс: Пиво! Пиво помогает смеху.

Анна: Когда люди в Англии покупают билет в театр, они не просто идут на спектакль. Они покупают билет на весь приятный вечер, идут в паб, в ресторан, собираются проводить вместе время и до, и после спектакля.  

Джеймс: Поход в театр – это что-то вроде праздника, даже если идешь смотреть трагедию.

Анна: Причина, мне кажется, кроется во всей истории английского театра, это же было по-настоящему демократическое зрелище для всех слоев общества. Такое развлечение для каждого. И когда я впервые пришла в «Глобус», то отчетливо это ощутила.

Джеймс: На верхних местах сидели короли и королевы, а все крестьяне были внизу, в яме партера, пьяные. Они могли бросать на сцену объедки, могли даже подраться, для них театр, правда, являлся просто развлечением. Поэтому пьесы Шекспира содержат и много грязного юмора, и утонченные отсылки – он писал одновременно для двух аудиторий.

Анна: А в России профессиональный театр начинался как зрелище только для богатых и демократизировался, став доступным для всех, гораздо позже. Кстати, сегодняшний театр континентальной Европы совсем другой, на английский не похож: он очень серьезен. И чем больше я смотрю спектакли, тем больше понимаю, что шутку сделать легко, для этого даже не нужно долго репетировать. Но создать то, что глубоко тронет зрителя, заставит его и плакать, и смеяться, и думать, и чувствовать одновременно – для этого нужно как минимум два месяца репетиций.

О театральном процессе

Анна: Ритм британского театра мне кажется очень… скажем так, своеобразным. В русском театре мы можем весь сезон репетировать спектакль, а потом играть его долго, несколько лет.

Джеймс: Да, шесть недель в Англии – нормальное время для репетиций новой пьесы. А потом ты играешь спектакль три месяца подряд, восемь раз в неделю. И это тяжело – играть с душой столько раз, особенно дважды в один день. Дело в том, что театр сейчас гораздо больше ориентирован на коммерцию. Я знаю многих знаменитых актеров прошлых эпох, которые принадлежали одному театру, создавая работы с одной и той же командой. Но эта модель ушла, наверное, она не может существовать без государственного финансирования. Инвесторам сегодня выгоднее делать короткие проекты со звездами, продавать билеты по бешеным ценам, быстро делать спектакль, а затем переходить к следующему проекту.

Анна: Думаю, могла бы быть идеальной модель, включающая в себя лучшее из традиций классического репертуарного театра и британского коммерческого театра. Скажем, играть 14 раз в месяц – это более чем достаточно для актеров. Ведь им нужно гулять, видеть своих близких, снова думать об этом материале и переживать что-то еще. Если у людей нет времени на отдых и осмысление, качество спектакля ухудшается.

Так вот! У меня есть идея сотрудничать с другой театральной компанией. Мы можем арендовать пространство в складчину: одну неделю играем мы, другую – они. Появляется время на отдых, на осмысление, а сцена не пустует. Так что, если кто-то хочет сотрудничать с нами, пожалуйста, дайте знать (смеется).

Джеймс: Было бы хорошо иметь репертуарный театр в Лондоне, а три репертуарных театра – вообще отлично. Я видел здесь несколько замечательных спектаклей, и жаль, что они просто исчезают.

Анна: Недавно нас пригласили посмотреть оперу в Глайндборне. Режиссер Пол Хиггинс восстановил спектакль, который был поставлен двадцать три года назад. Хиггинс показал нам свои режиссерские заметки, провел за кулисы, подробно рассказал о процессе. У него опера работает действительно как спектакль репертуарного театра. И вся команда знает, что пусть не сейчас, но через год-два постановку можно будет собрать снова. Это признак высокого искусства, если спектакль живет годами. Значит, он все еще трогает души людей, вызывает эмоции.

Чехов и Шекспир

Джеймс: Профессиональные качества актеров, играющих в пьесах Чехова, и актеров, играющих в пьесах Шекспира, для меня одинаковы; все зависит от режиссера, команды и стиля, это гораздо важнее, чем автор. Я понимаю, что вы имеете в виду: сдержанный Чехов и, возможно, более… выразительный Шекспир. Но я не вижу большой разницы в том, что нужно актеру для работы. В любом случае – честность, идеи, жизненный опыт, эмпатия. И, конечно, технические навыки в работе с голосом, телом и движением.

Анна: Абсолютно согласна, что один и тот же актер с хорошим режиссером может играть на высоком уровне как в одном, так и в другом случае. Но качества, которые актеру нужно найти в себе для Чехова или для Шекспира, очень разные. Ланчелот Гоббо из «Венецианского купца» никогда не появился бы в мире Чехова. А у Шекспира на сцене происходит много событий, вся эта кровь, любовь – все выведено на сцену. Для современных актеров играть Шекспира довольно сложно: нужно буквально проговаривать, что ты думаешь, чувствуешь, делаешь. Сегодня шекспировское существование кажется неестественным, мы привыкли скрываться.

О совместной работе

Анна: Для меня нет необходимости играть на сцене с Джеймсом (смеется). Гораздо проще работать просто с коллегой. Легче играть любовь с партнером, к которому у тебя нет никаких чувств.

Джеймс: Да, актерская игра – это не то же самое, что чувства.

Анна: Кроме того, актеру нужно быть немножко эгоистом, чтобы создавать вокруг себя определенное поле для хорошей игры. Мы не ведем себя так друг с другом в реальной жизни. С Джеймсом мы понимаем друг друга абсолютно, у нас схожий вкус, чувство юмора. И это действительно помогает вместе работать. А еще у нас никогда не бывает серьезных разногласий. Правда, мы иногда можем громко кричать, но это все несерьезно, не со зла. Мы стараемся найти правильный способ существования на сцене.

Джеймс: Я полностью согласен.