Вот с английского он и переводил книгу известного и очень популярного в Европе шотландского химика, врача Уильяма Каллена. Разбирая текст, Ганеман наткнулся на описание лечения малярии корой хинного дерева: автор объяснял этот эффект вяжущими свойствами хинина. Ганемана, человека дотошного и в медицине сведущего, подобное объяснение не устроило, ведь вяжущими свойствами обладают многие вещества, а от малярии помогает только хинин. И он отважился на медицинский эксперимент: принял дозы хинина и начал вести наблюдения за своим состоянием. Ему кажется, что он, здоровый человек, приобретает все те признаки болезни, характерные для течения малярии. Во всяком случае, один из описанных признаков – озноб – ощущает явственно.

Конечно, Ганеман, будучи человеком очень начитанным, прекрасно знал об изречении Гиппократа насчет лечения «подобного подобным», а также об изысканиях легендарного алхимика и врачевателя Парацельса в той же области (авторитет этих людей был в те годы необычайно высок). И вот теперь, как он полагает, лекарство вводит его в болезненное состояние, а значит, само по себе несет болезнь. То есть два болезнетворных вещества в организме человека уничтожают друг друга. Заметим, что и Гиппократ, и Парацельс оставляли для себя некоторую «лазейку», к «подобному – подобным» уверенно добавлялось «а противоположное – противоположным».

Этот эксперимент Ганемана считается фундаментальным доказательством, легшим в основу придуманного немецким врачом течения альтернативной медицины, гомеопатии (от греческих ὅμοιος — «подобный» и πάθος — «болезнь»). Он давно уже разобран, что называется, по косточкам: «доказательство» Ганемана не доказывало ровным счетом ничего.

Действительно в основу учения лег единичный случай, хинин не лечил малярию (не убивал болезнетворные плазмодии, о которых тогда еще не знали, а лишь снимал один из симптомов – озноб). Сам по себе хинин не вызывает озноба (то есть либо Ганеман ошибся в симптоматике, либо этот эксперимент на себе он проводил на фоне другой болезни), то есть базовая ошибка очевидна для людей нашего века, а в конце XVIII века возразить Ганеману могли немногие. Пожалуй, даже некому было возражать: подумаешь, фантазии какого-то неудачника из захолустья!

«Открытие» Ганемана происходит в кажущиеся довольно недавними теперь времена. Потому что XVIII век в нашем сознании остался веком просвещения, рационализма и расцвета науки, но совсем не так обстояли дела в медицине. В Европе того времени свирепствовали эпидемии всех видов тифа, холеры и оспы, обычным делом была малярия и дизентерия, постоянными спутниками являлись туберкулез и сифилис, периодически континент навещали чума и сибирская язва. Представлений о микробном характере болезней еще не существовало, хотя микроскоп уже был изобретен, бактерии известны, но практические знания из этих открытий еще не извлечены.

В мире с весьма древних времен господствовала миазматическая теория происхождения болезней, согласно которой все эпидемии являлись следствием «плохого воздуха»: чем хуже запах, тем более ужасны последствия заражения. Соответственно и лекарства, применяемые медиками того времени, помогали мало: так как природа болезни была неясна, а действие препаратов не изучены, то лекарства должны были воздействовать на внешние симптомы, которые, при отсутствии диагностики как науки, описывались тогда врачами как «горячка», «озноб», «рвота» и «понос», к чему добавлялось описание внешних характеристик – покраснение, посинение, распухание и проч.

Не станем ужасать читателя описанием мер хирургии того времени (наука врачевания предписывала лекарям некоторую избыточную решимость): в век, когда анестезии не существовало, больные чаще всего умирали от болевого шока, а поскольку не существовало асептики, то выжившие становились жертвами заражений. Что касается терапии, то врачи широко и почти по всякому случаю практиковали различные виды кровопускания, клистиры и рвотное.

Понятно, что на этом фоне в обществе господствовал массовый «терапевтический нигилизм», сформулированный еще в конце XVI века Монтенем так: поскольку неизвестно, принесут лекарства вред или пользу, то надо дать организму самому находить исцеление, не прибегая к помощи врачей. Достижения медицины, да и сам факт существования медицинских знаний постоянно ставился под сомнение. «Терапевтический нигилизм» как явление то вспыхивал особенно остро (как правило, в момент эпидемий, когда бессилие врачей становилось особенно заметно), то несколько затухал, но дожил до появления антибиотиков и даже пережил их.

Разумеется, в такой ситуации процветало шарлатанство всех мастей – большим спросом пользовались знахари, ведуны, колдуны и алхимики. Люди падки на разного рода «волшебные» снадобья (хотя будет справедливым сказать, что снадобья эти зачастую были лишь немногим вреднее или бесполезнее продаваемого в аптеках), от врачей ожидали, что в процессе лечения они будут произносить заклинания или сопровождать лечение магическими пассами.

Медицинской статистики не существовало, как и экспериментальной медицины – врачевание все еще не наука вовсе, а чистая эмпирика. Доктора заучивали высказывания Гиппократа, Галена и Авиценны, вся терапия основывалась на умозрительном учении Гиппократа о «четырех жидкостях» и их соотношении в организме (за множество веков это учение обросло некоторыми, изумляющими современного человека подробностями).

Конечно, существовал уже метод Фрэнсиса Бэкона, великий ученый писал в своем «Новом Органоне» о ненадежности собственного восприятия и о необходимости подвергать проверке то, что может представляться аксиомой. Но нельзя сказать, что европейская наука так уж замечательно усвоила его идеи за те 170 лет, что отделяли Бэкона от Ганемана (во всяком случае, научный метод был отчетливо сформулирован только в ХХ веке). Диким состоянием дел в собственной профессии удручались и сами доктора, многих вводило в уныние то, как проводилось лечение, и насколько бессмысленным и бесполезным оно оказывалось.

Ганеман как врач и настоящий гуманист испытывал постоянные страдания – он часто говорил и писал о том, что лекарь несет больному не выздоровление, а пытки, не способствующие излечению, сравнивал врача с палачом. И, будучи человеком деятельным, наблюдательным, обладающим таким замечательным в профессии качеством, как сострадание, искал способы избавить больных и от болезней, и от причиняемых мучений. Собственно, то, что медицина находится в ужасающем состоянии, Ганеман понимал, наверное, еще будучи студентом.

Он родился в 1755-м в Мейсене, его дед, отец и дядя расписывали фарфор на знаменитой на весь мир местной фабрике. Вот только на их долю выпадало сложное время: фабрика разрушена во время Семилетней войны, заработков у художников – никаких. Несмотря на это, его отец был твердо уверен, что Самуэль – продолжатель династии, а учеба (Ганеман-младший посещал приходскую школу) – пустая трата денег. К счастью, директор школы Мюллер, о котором Ганеман будет с благодарностью вспоминать всю жизнь, решил не брать с него плату за обучение в виду неординарных способностей ученика.

И Ганеман оправдал ожидания: еще будучи школьником он с легкостью освоил пять языков, два «мертвых» – древнегреческий и латынь и три современных – французский, итальянский и английский (в будущем он, желая овладеть мудростью Востока, выучит еще пять языков, среди которых арабский и иврит). Один из горожан Мейсена, впечатленный его познаниями, взялся оплатить его учебу в университете, и Ганеман отправляется в соседний Лейпциг, чтобы выучиться на врача, рассудив, что это более оплачиваемая профессия, нежели переводчик.

Факультет медицины в Лейпциге оказался хорош всем, кроме небольшого недостатка, свойственного, впрочем, почти всем медицинским вузам Европы того времени – там не было клиники, и занятия медициной носили чисто теоретический характер. Ганеман решил постигать тонкости профессии и переехал в Вену – тамошний университет, один из немногих тогда, клиникой располагал. Увы, денег хронически не хватало. Видя бедственное положение талантливого ученика, фон Кварин, его учитель и один из самых знаменитых медиков эпохи, пристроил его в дом аристократа, губернатора Трансильвании, где Ганеман — домашний доктор, библиотекарь, секретарь и порученец. Его биографы непременно упоминают об этом эпизоде, так как там Ганеман, во-первых, впервые столкнулся с эпидемией (это была малярия), а, во-вторых, поддавшись модным веяниям, стал масоном.

Два года спустя заработанных денег Ганеману уже хватило на то, чтобы получить медицинское образование. Но делать это ему приходилось не в престижном и дорогом университете, а в скромном франконском городке Эрлангене. Ганеман защитил диссертацию, связанную с лечением «судорожных болезней». В этой работе он, в частности, опирался на труды известного тогда как доктора (позже его будут называть шарлатаном, но шарлатаны от медицины, как мы уже говорили, были тогда кумирами) некоего Месмера и его учение о «животном магнетизме», который задолго до Кашпировского «излечивал» гипнозом.

После окончания университета началась профессиональная карьера Ганемана. Его называли «странствующим доктором медицины», он получал место врача то в одном городке, то в другой деревушке – населенные пункты менялись с калейдоскопической быстротой, но Ганеман мало где задерживался хотя бы на год. Злые языки утверждали, что смена географии означала, что он просто не устраивал местные коммуны и городские советы как врач. Ганеман несколько раз пытался (всегда безуспешно) устроиться патологоанатомом или судебным медиком. Первая попытка была в Дессау, он тогда очень хотел стать обеспеченным главой семьи. Увы…

Хеттштедт, Гоммнер, Дессау (тут он женился на дочери местного аптекаря), Дрезден (но в больших городах его не особо жаловали), Локвиц… В Локвице он изобрел тест, позволяющий определить, не фальсифицировано ли вино добавлением свинцового сахара. Эти добавки использовались еще в Древнем Риме для улучшения вкуса напитка, но во времена Ганемана уже известно, что свинцовый сахар – яд. Его тесты распространяются по всей Европе, но сам Ганеман на этом заработать не смог. Он по-прежнему крайне беден, случается, что на аптекарских весах делит хлеб между членами своей семьи – это вся их еда. А круговерть городков и деревушек продолжается, и Ганеман нигде не задерживается надолго.

«Находка», сделанная в 1790 году, приводит Генемана к мысли, что традиционная и сложившаяся в ту пору медицинская практика скорее вредит больному, чем способствует его исцелению, и он больше не возвращается к врачебной практике в традиционном смысле слова – никаких пиявок, клистиров, кровопусканий и «взбадривания» организма токсическими веществами – только гомеопатия. Конечно, сам принцип лечения «подобного подобным» или «противоположного противоположным» – это своего рода «отрыжка» схоластических упражнений раннего средневековья, вроде известного объяснения, отчего огонь бессмысленно тушить водой: огонь и вода – суть две противоположности, а противоположности, как известно, сходятся (к счастью, население в большинстве своем состояло из людей безграмотных, «простаков», поэтому пожары иногда все-таки удавалось потушить).

Вопрос лечения «подобного подобным» занимал и Ганемана: в самом деле, давать рвотное тому, кого рвет, или слабительное – страдающему поносом кажется очевидной глупостью, но изощренный в схоластических, а не существовавших еще научных поисках ум Ганемана, дал ответ и на этот вопрос: давать надо не обычную дозу лекарства, а её микроскопическую часть. Ганеман взял за единицу разбавления 1:99, обозначив это значение латинским «сто» – С. Популярная норма гомеопатических препаратов – это 2С или даже 3С. Современные исследователи знают, что при таком разбавлении маловероятно, что молекула разбавляемого вещества вообще не исчезнет (то есть само «лекарство» не окажется совершенно нейтральной водой или мелом), однако все дружно отмечают, что «лечение», по крайней мере, безвредно, чего нельзя было сказать о подавляющем большинстве медицинских упражнений над больными того времени.

Было бы, пожалуй, неправильным сказать, что с этого момента Ганеман занят исключительно гомеопатией, придумывая ей применения на все случаи жизни. Например, его рассуждения о принципах лечения психиатрических заболеваний приводят к тому, что в 1792 году один из немецких герцогов выделяет ему замок Георгенталь и финансирование для обустройства в замке психиатрической больницы. Однако, бодро начав заниматься проектом, Ганеман через год отказывается от продолжения работы – ему интересна и важна «наука», а работа с душевнобольными не дает развернуться на поприще гомеопатии.

Кроме того, в 1803 году Ганеман сформулировал теорию, бывшую одно время весьма популярной, в которой он на основе собственных наблюдений очень красноречиво и убедительно (не менее убедительно, чем в случае с гомеопатией) объяснял буквально все болезни употреблением вошедшего к тому времени в постоянный обиход кофе. «Кофейная теория болезней» была поднята на смех остроумцами, которые говорили, что болеют и те, кто никогда не пил кофе, а болезни существовали еще до того, как люди стали употреблять напиток. Позже Ганеман не то, чтобы прямо откажется от «кофейной теории болезней», он заменит её «теорией миазмов» (корректнее было бы назвать её гипотезой, как и все другие изыскания Ганемана, она построена исключительно на изящной словесности), взяв за основу высказывания всё тех же Гиппократа, Галена, Цельса и великого множества их последователей.

Вся «теория» построена на довольно известных к тому времени предположениях о том, что болезни вызываются содержащимися в воздухе веществами, которые Ганеман называет «псоры» (на латыни и греческом это означает «чесотка» и «зуд»). К воздуху нездоровому Ганеман, как и все врачи той поры, относили ночной воздух, которого следовало опасаться. Эти рассуждения будут отравлять умы не одного поколения медиков, но сама теория умрет совершенно незаметно, без споров и дискуссий, когда микробиология поставит медицину на современные рельсы.

Вся это новая альтернативная медицина, однако, не приносла Ганеману ни признания, ни счастья. Хотя он твердо шел по намеченному пути, пациенты его не выздоравливают чаще (скорее всего, даже выздоравливают реже), чем у его коллег-«традиционалистов».
Судьба по-прежнему забрасывала его из одной дыры в другую, пока, наконец, не сжалилась: Генеман начал преподавать медицину в почти родном ему Лейпциге. Шел 1812 год, врачей не хватало, почти все они мобилизованы воюющими армиями, спрос на медиков большой, их нужно кому-то учить. Вот так неожиданно презирающий официальную медицину Ганеман стал этой же медициной востребован – все-таки, как ни крути, а доктор! Для Ганемана же кафедра – отличное место для пропаганды собственных взглядов, которые он двумя годами ранее изложил в фундаментальном «Органоне врачебного искусства» (этот «Органон» вовсе не стал ответом на упомянутый «Органон» Бэкона, Ганеман был слишком увлечен своей идеей и самим собой).

Несколько месяцев спустя у стен Лейпцига состоялось одно из самых крупных сражений той войны – знаменитая «битва народов». А вслед за ней сам город и его окрестности охватила эпидемия сыпного тифа, и всех врачей бросили на борьбу с ним, разделив больных на участки. Говорят (и сегодня сложно понять, то ли это более поздние фантазии адептов его учения, то ли фортуна и в самом деле была настолько благосклонна к Ганеману), что из 183 больных на участке Ганемана спасти не удалось только одну старушку. Так это было или нет, сказать сложно (официальной статистики нет), но Ганеман и гомеопаты всегда использовали этот случай как показатель высокой эффективности «новой медицины».

Нельзя сказать, что «новая медицина» стала популярной, но так или иначе в Лейпциге Ганеман задержался. В эти годы он выпускает огромное количество гневных памфлетов, рассказывающих о безусловном вреде традиционных лекарств и призывая немедленно переходить на гомеопатические препараты. Причем искусство аптекарей он ни во что не ставит (да, признаем, их легко было критиковать) и призывает врачей готовить лекарства самостоятельно, что приводит к громкому, но пустому судебному процессу – лейпцигские аптекари подают на него в суд.

Ганеман с одинаковой скоростью обзаводится поклонниками и недоброжелателями, но среди поклонников оказываются и весьма важные персоны вроде австрийского фельдмаршала фон Шварценберга, которого Ганеман готов был избавить от последствий инсульта. Пациент вскоре после лечения гомеопатией умер, разразился скандал. В свое оправдание Ганеман говорил о том, что лекари фельдмаршала втайне от Ганемана продолжали кровопускания, что и стало причиной смерти. Врачи же фельдмаршала доказывали, что Ганеманом не была оказана медицинская помощь именно тогда, когда она была необходима.

Впрочем, поклонники у Ганемана все еще оставались: один из них, масон и бывший пациент, приглашает Ганемана стать его лейб-медиком в провинциальном и глухом Кётене, скорее деревушке, чем городке (когда-то там трудился и Иоганн Себастьян Бах – герцоги Ангальт-Кетен-Плесские украшали свое крохотное герцогство кто как сможет). Здесь и случится один из главных триумфов Ганемана. В 1831 году, когда Европу охватила одна из самых мощных в истории эпидемий холеры и традиционные методы лечения ожидаемо оказались бессильны, Ганеман предложил вполне здравые решения: гигиену и обеззараживание камфорным спиртом, что и в самом деле привело к значительному снижению смертности. Да, меры, предложенные Ганеманом, не имели отношение к гомеопатии, но так ли уж это важно для людской молвы? За Ганеманом закрепляется слава целителя, и в забытый богом Кётен съезжается множество его поклонников со всей Европы. Благо Ганеман, кажется, знал толк в рекламе.

Сам Ганеман при этом, скажем так, очень громок: он постоянно призывает врачей всего мира отказаться от тех мучений, которые они приносят пациентам, немедленно, прямо сейчас отказаться от губительных методов лечения и целиком заняться исключительно гомеопатией. Медицину он называет не иначе, как аллопатией (от греч. allos — иной, и pathos – страдание) – специально придуманным словом для обозначения традиционных методов лечения, дабы посильнее «приложить» своих оппонентов.

Научным обоснованием гомеопатии Ганеман не занимается, он исходит вовсе не из эксперимента и статистики, а исключительно из собственных умозаключений и выпускает все новые и новые редакции своего «Органона», которые содержат множество рассуждений софистического характера, но не доказательства и результаты клинических испытаний. Софистика уже является посмешищем в глазах образованных людей своего времени (к софистическим утверждениям можно отнести всем известный анекдот о том, как у мухи последовательно отрывают лапки и кричат «муха, прыгай», и муха прыгает, а после отрыва последней лапки команду «прыгай» не выполняет, то есть, как считают софисты, потеряла слух). Но Ганеман и не апеллирует к научному сообществу, его аудитория состоит из людей, которых образование не затронуло всерьез, а таковых всегда, во все времена и в любом обществе (даже в наши дни) хватает.

И вот в один прекрасный день в Кётен приезжает парижанка Мелани д’Эрвилль-Гойе. Ей 33 года, она приемная дочь французского министра, её считают экстравагантной хотя бы уже потому, что путь от Парижа до Кётена она проделывает, переодевшись в мужское платье («оно удобнее»). Говорят, их встреча – это любовь с первого взгляда. Молодая красавица и старик, который всем окружающим напоминал гномов из сказок Гофмана, воспылали страстью друг к другу. Через несколько дней 80-летний вдовец Ганеман и 33-летняя девица Мелани сообщают о предстоящей женитьбе и переезжают в Париж.

Перед отъездом Ганеман распределяет 32 тысячи талеров и все имущество между своими детьми. Он уже не нищий странствующий доктор, годы жизни в проклинаемом им Кётене принесли неплохие деньги, в основном за счет небедных пациентов, способных совершить путешествие в захолустье в надежде на исцеление. Поговаривают, что среди таковых паломников – поэт Гёте и композитор Бетховен. Но именно в Париже к Ганеману приходит настоящая слава и финансовый успех. Можно сказать, именно здесь в самом конце жизни он становится по-настоящему знаменит, а гомеопатия обретает популярность.

В 1843 году Ганеман умирает. Он похоронен на знаменитом кладбище Пер-Лашез. Его главное достижение, пожалуй, заключается в том, что как врач Ганеман не нанес никому вреда и не причинил боли в тот очень жестокий, с точки зрения методов лечения, век. Хотя, как мы понимаем, неоказание помощи – вряд ли то, что стоит ставить врачу в заслугу. Его «теорию миазмов» (о «кофейной теории происхождения болезней» даже и говорить не станем), к которой не без скепсиса относились даже самые ярые поклонники, никто не станет опровергать, да она и не нуждалась в опровержении. Теория просто исчезла сама по себе, похороненная достижениями таких людей, как Луи Пастер, Роберт Кох, Джозеф Лестер, Илья Мечников и их сподвижниками, создавшими микробную теорию болезней.

Супруга Мелани Ганеман продолжила дело мужа. В 1847 году её привлекли к суду и обвинили в незаконной медицинской практике, тем не менее она со скандалом (скандал – хорошая реклама) «лечила» пациентов до самой своей смерти. Гомеопатия, как и множество иных шарлатанских практик, имеющих историю и обросших непроверяемыми легендами, жива по сей день и постоянно заявляет, что именно она и есть настоящая медицина. Впрочем, не приводя, как это делал Ганеман, никаких доказательств своей лечебной эффективности.

Сегодня нулевой эффект гомеопатии наукой довольно подробно объяснен и описан. И в основном ученые сходятся в мнении, что гомеопатия сама по себе не несет вреда (что может создать ложное ощущение безвредности). Сторонников гомеопатии, которые готовы броситься в бой с бесконечными «а вот мне лично это помогло!», довольно много. Другие пробовали объяснять это «помогло» так называемым «эффектом плацебо» (гипотеза популярна у адептов такой шарлатанской практики, как «психосоматика», которая объясняет, что все болезни наш мозг придумывает себе сам). Хотя, скорее всего, объяснение «помощи» гомеопатии гораздо проще: человеческий организм запрограммирован на борьбу с болезнью и в подавляющем большинстве случаев справляется с ней даже без помощи препаратов. Проблемы же безвредная гомеопатия (так же, как и психосоматика) несет тогда, когда ею подменяют лекарства в совершенно необходимых организму случаях. Довольно часто «гомеопатическое лечение» в подобных ситуациях заканчивается трагически. Совершенно «безвредные» гомеопаты представляют в реальности весьма серьезную угрозу обществу как люди, спекулирующие и наживающиеся на таком чувствительном и опасном элементе нашей жизни, как здоровье.  

Наверное, стоит согласиться с тем, что в человеческом сердце всегда найдется место для гадалок, колдунов, чародеев, политиканов, так что сам по себе факт живучести гомеопатии неудивителен. Но вряд ли в этом был виноват гуманист Ганеман, дитя своего века, который искал способ спасти людей от болезней, одновременно избавив их от мучений, которым подвергала больных современная ему медицина. Впрочем, мы знаем, что медицина с тех пор радикально поменялась, наука творит чудеса, но все это не избавляет нас от суеверий.