Во-первых, надо сразу сказать: этот «Эдип» очень режиссерский спектакль. Необычно режиссерский для английского театра: жесткий, рамочный, в котором актеры ощутимо несвободны. И у этой восхитительно железобетонной структуры есть несколько смыслов.

Самый важный — метафизический. Никто не может вырваться из упряжи собственной судьбы. Сопротивление бесполезно. Мотив Рока в постановке основной – не любви, не мести, а именно Рока как бездушного механизма. Это прослеживается и в ожидаемой неизбежности трагедии, и в танце хора, который то выплескивается, то буквально вышвыривается на сцену в доли секунды. При этом хор лишен голоса, ему оставлена только возможность движения. Народ тут точно по Пушкину – безмолвствует. Под инфразвук рокочущих барабанов фантастически станцованная балетная группа превращается в один невиданный органический двигатель, который тащит спектакль как паровоз. Что отдельные люди — будь они хоть трижды цари — могут против этой громады?

Сцена пуста. На ней нет ничего, кроме света, который в «Эдипе» становится почти осязаемым. Душный оранжевый, ослепительный белый. Жара, засуха, гибель. Бежать некуда, уход из города не поможет.

Эдип Рами Малека ощутимо энергичен, тонок и высок. Черные брюки, белая рубашка, гордая посадка головы. Иокаста Индиры Вармы ему под стать — изящная, полная чувства собственного достоинства, уверенная, внимательная, любящая. И пусть страшный узел уже начал стягивать их шеи — герои еще не подозревают об этом. Их по-царски волнуют проблемы народа, они страдают вместе с ним, деля последнюю чашку воды со страждущим.

Танец и драма не пересказывают друг друга, не дополняют, но тащат действие вперед с невероятной быстротой, эта дихотомия ритмически безупречно выдержана на протяжении 90 минут. Ни секунды не потеряно зря, ритм бешеный и ощутим даже в паузах речи — беззвучный грохот барабанов и рев толпы, кажется, не замолкают даже в тишине.

Креон в черной сутане (Николас Хан) пылит вороньими крыльями по сцене — это ему потом быть царем. Потом, когда рухнут жизни Эдипа и Иокасты, но никто об этом пока не подозревает. Креон приносит Оракул: в его руках небольшой кофр, внутри него — магнитофон. Бездушная машинка с бобинами пленки безучастно жужжит, выводя из динамиков ровный голосок, как в аэропорту или на вокзале. Что это грохочет? Барабаны или гремит кровь в ушах Эдипа?

Один из показателей актерского мастерства — артист умеет меняться внешне, физически на протяжении роли. И дело не в гриме, а именно в том, как он может играть физические характеристики героя. С этого момента Эдип Малека начинает стремительно уменьшаться. Он будто бы усыхает, становится тоньше, будто прозрачнеет. Его движения приобретают характер мелких, птичьих, судорожных.

Тирезий, слепой прорицатель, тут являет собой воплощенную Эринию, богиню мести (Сесилия Нобле). Кожа Тирезия покрыта безобразными струпьями, отчего тело приобретает зеленоватый плесневелый оттенок. Неповоротливая, медленная, но совершенно неостановимая. Как в ночном кошмаре: ты можешь улепетывать со всех ног, но медленное чудище все равно догонит.

Тонкая фигурка Иокасты в красном платье мечется, не в силах ускользнуть от чудовищной поступи Рока, опирающегося на свой посох. И, наконец, падает — нет, не падает! — струится, как алая кровь, растекаясь на освещенном планшете сцены небольшой лужицей такой яркой и живой крови. Иокаста, кажется, не гибнет — она сбегает. Да, сохранив жизнь, но потеряв дочерей, имя, мужа — все. В скитания ее отправляет Тирезий, недрогнувшей изуродованной рукой отдав Иокасте котомку странницы. И пусть Креон говорит о ней как о погибшей — нет-нет, никто не видел, бросьте, дорогой будущий царь.

Эдип, как и в античные времена, совершает акт самоослепления за сценой — это понятно. Слишком физиологично в таком эстетском спектакле такое не покажешь, а показать в танце — как ни странно, значит снижать градус ужаса трагедии. Неверным шагом, чуть подволакивая ногу, ощупывая воздух, выходит он, недостойный даже смерти, на сцену. И, пожалуй, это первый Эдип, в котором есть надежда на хэппи-энд, как ни дико это звучит.

Согласно легенде, Антигона, старшая дочь, выбрала своей участью сопровождать ослепшего отца в его полной лишений жизни. Но младшая подходит к Эдипу и, глядя прямо на его рубашку, залитую кровью и слезами, детским твердым голоском говорит: «Папа!». «Ты не должна здесь быть…», — бормочет, вздрагивая, ослепленный Эдип, а дочь его отвечает заботливо и чуть раздраженно: «Это ты не должен был слепнуть, папа». И кажется: выживет Иокаста, а Антигона, переступая тоненькими ножками в белых носочках и черных школьных туфельках, приведет к ней отца, пусть слепого — зато живого. Льет долгожданный дождь, струйки превращают пол в зеркало, танцует хор. Всех переживет хор — потому что он, как и Рок, вечен и безлик.