Книга Саши Филипенко, по которой поставлен спектакль, – квинтэссенция всего самого страшного: и профессия главного героя, и его судьба… Выбор сделан, поскольку сегодня нет места ничему жизнеутверждающему?

Мне все этот вопрос задают! Ингеборга Дапкунайте сказала недавно: «Максим, тебе нужно срочно поставить что-нибудь весёлое!». Но, видимо, это невозможно: очень сложно выкарабкаться из мрачного мироощущения из-за войны. Но потихоньку я выкарабкиваюсь. На самом деле после «Кремулятора», например, поставил в Дрездене «Замок» Кафки, на котором люди даже смеялись, а потом «Саломею» в театре «Гешер» в Тель-Авиве. Как-то выгребаю! Но в целом это даётся трудно. То есть вот поставить комедию – даже слабо себе представляю, что возможно…

На самом деле в «Кремуляторе» люди тоже смеются. Поначалу на репетициях было очень тяжело, мы все даже болели, включая меня. Но потом стали много хохотать, шутили. Это как, знаете, евреи выжили на планете только потому, что у них удивительное чувство юмора. К страшному, к сожалению, привыкаешь. Если нас ещё два года назад какие-то вещи шокировали, то теперь мы просто привыкли. Инстинкт самосохранения выстраивает психологический барьер, который запрещает реагировать на ужас.

Вы начинаете свой день с чтения ленты новостей?

Всё реже и реже. Я раньше сутками проводил за этим занятием, а теперь читаю книги. Ну, потому что в ленте новостей уровень чудовищного напряжения держится месяцами, превратился в такую, что ли, ужасающую обыденность. Вот читаю сейчас книжку Михаила Зыгаря про Украину. Талантливо написано, очень полезное чтение. И она удивительно познавательная, там куча всякой информации, которую я, например, не знал.

А Вы читаете только современные книги или обращаетесь к классике?

Сейчас читаю ещё «Тени в раю» Ремарка. У меня будет премьера в сентябре в Лиссабоне. Вообще Ремарк меня интересует: он был антифашистом, эмигрировал из Германии и туда никогда больше не вернулся. Мне кажется, это очень созвучно нашему времени.

Ох, да. И хочется всё время найти…

…Свет в конце туннеля? Очень хочется!

Где Вы его ищете?

В работе, в семье. В основном, в работе. Я просто беспрерывно работаю. Не переставая. Потому что, если перестаю работать, то начинаю опять погружаться в пучину новостей. Работа меня спасает совершенно. Помочь же невозможно.

Да, в одном из интервью Вы говорили, что мы не виноваты, когда прозвучал вопрос по поводу коллективной или личной вины.

Вина и ответственность – разные вещи. Когда ты берешь на себя какую-то ответственность, то можешь что-то делать. А вина в принципе непродуктивное чувство, если честно. Вина предполагает какое-то искупление и наказание. Мы начинаем наказывать себя сами или ищем кого-то, кто может нас наказать. И это тупиковый путь, вредный для здоровья. Один из мистиков ХХ века, Георгий Гурджиев, говорил, что вина – абсолютно искусственная надстройка, которую мы несем на своих плечах, тем самым оправдывая бездействие. Поэтому я предпочитаю с этим чувством никак не коммуницировать.

Вы говорили еще, что, приехав в Европу в 2022 году, ставили спектакль на улице, было непонятно, на что жить. Это страшно?

Да нет, я за себя не очень волновался. И не совсем на голое место приехал – просто в силу того, что работал в Германии много, у меня уже были контракты. В этом смысле я тревожился исключительно за судьбу мира и моей многострадальной Родины. На себя было довольно-таки… Короче, было не до этого. А до себя стало только спустя продолжительное время, где-то через год-полтора. Вот сходил к стоматологу первый раз в Израиле этим летом. Вообще к первому доктору, которого я посетил за… Сколько? Два с половиной года. Ну ничего, кстати, все нормально.

«Кремулятор» окончательно сложился, когда Вы нашли актера на главную роль – им стал Максим Суханов. Что такое есть в артисте Суханове, сделавшее его идеальным Нестеренко в спектакле?

Он масштабная личность и не просто актер – предприниматель. Человек деятельный, мыслящий. Фигуру такого масштаба как Нестеренко невозможно сымитировать, изобразить, надо им стать. А для этого нужно иметь достаточное количество опыта, внутреннего объема, чтобы все через себя пропустить и не соврать. Максим именно такой человек: не только театральный, он киноартист, а у нас спектакль построен во многом на его крупных планах. Он все время на репетициях говорил: «Я еще не начал, только распределился, это где-то процентов 20 от общей картины». И на одном из премьерных спектаклей он дал все сто процентов – это был потрясающий эффект перевоплощения. Я не узнал его, просто не узнал!

И публика смеется?

Да, Максим шутит, потому что.

Это некоторая защитная реакция?

Знаете, жена моя, когда что-то происходит страшное, трагическое, все время хохочет. И в общем-то говоря, смех – это освобождающая реакция здорового организма. Какие-то вещи нужно просмеивать. Я в последнее время стал этой техникой пользоваться, если попадаю в стрессовую ситуацию. В принципе, мог бы испытать гнев, начать ругаться, но начинаю хохотать. Очень помогает, рекомендую.

Это прямо-таки техника телесного театра. Можно ли назвать такое внимательное отношение к реакциям следствием опыта работы с телесным театром, ведь Вы много работали с Русским инженерным театром АХЕ, с театром Derevo?

Ну в спектаклях АХЕ не совсем телесная работа, там человек выступает оператором объектов и фактур. То есть это некоторый опыт отсутствия тебя как личности, очень интересный.

А в постановках Derevo, собственно, тоже было присутствие в форме «голого человека», а значит, лишенного собственной истории. Очень важное актерское упражнение, позиционное, когда тебя как бы и нет. Позиция «ноль».

У Вас получается достигать такой позиции в жизни?

Достичь позиции «ноль» в абсолюте мне пока не удалось. Но в работе – безусловно. Потому что моя работа заключается в регулировании огромного количеств идей и людей, я как бы во всем растворяюсь.

Это приятное ощущение или нет?

Это великолепное ощущение! Такая динамическая коллективная медитация, в которой я выступаю медиатором.

Нестеренко – человек с чудовищной биографией, историей, в том числе он совершал… некрасивые поступки.

Но лично никого не убивал. Правда же?

Но доносил?

Доносил. Доносил и сжигал трупы убитых. Был соучастником политического убийства. Не знаю, на Первой мировой, может быть, и убивал.

Это я к тому, что хочется понять, как Вы относитесь к людям вообще – через персонажа спектакля, его историю? Что для Вас сегодняшний человек? Как к нему можно отнестись, его можно оправдать или пожалеть? Можем ли мы взять на себя позицию судьи?

Я, честно скажу, не беру на себя грех кого-либо судить, но как художник пытаюсь понять. И не всегда могу принять. И порой не могу простить. Но пытаюсь разобраться, да. Мне кажется, этого пока достаточно в данный исторический период.

За это время Вы разорвали с кем-то отношения, или все остались рядом?

Ну, как рядом. Все мои близкие люди в основном в России, все далеко. Мы не очень-то много общаемся. Я существую в узком туннеле своей работы, причем уже довольно давно. Кто в этот туннель так или иначе попадает, тот летит рядом, а кто не попадает – где-то там занимается своими делами. Но мне это неинтересно.

Вы уже показывали «Кремулятора» в Берлине, скоро мы увидим спектакль в Peacock Theatre. Берлинская публика отличается от лондонской?

Так же, как город Берлин отличается от города Лондона. Лондон совсем другой. Во-первых, Великобритания – это островное государство, во-вторых, тут просто иное государственное устройство. Здесь капитализм, а в Германии – социализм. Цивилизация их объединяет, конечно, но, по сути, это две разных вселенных. Немецкий театр, во-первых, никогда не коммерческий, он существует на государственные субсидии. Кроме того, там есть свои городские комьюнити, есть богачи, которые финансируют театры. У них есть ферайны — это общественные организации, клубы по интересам, и все по этой модели построено. А тут, в Лондоне, мне кажется, общество все-таки более клановое. И даже показ нашего маленького спектакля «The Last Word», который мы привезли, стоит гигантских денег. В Дюссельдорфе на «Замке» в Staatsschauspiel у меня семь ассистентов, на сцене работают двадцать монтировщиков, которые строят гигантскую декорацию. Здесь это просто невозможно. Разные театральные культуры. Немецкий артист не может даже себе представить, что можно жить, как английский артист, играя по восемь спектаклей в неделю. Он просто сойдет с ума. Ко мне на кастинг «Белой фабрики» пришел замечательный артист, говорит, работаю сейчас садовником. Я спрашиваю: «А чего?» Отвечает: «Да вот, решил отдохнуть, потому что за три года сыграл тысячу спектаклей». Тысячу, представляете?! Это невообразимо. Ни в русском, ни в немецком театре так не бывает.

Вы видите публику, которая приходит на Ваши спектакли? Кто эти люди?

Разные совершенно люди. Всяких возрастов люди. Земляне. Выглядят все интеллигентно и… Довольно опрятно одеты. Мы недавно были на концерте группы Ice Peak, там были вообще только «готы» – вот «готы» редко на мои спектакли приходят. Когда только начинал, у меня был сквот в Петербурге. Вот туда все приходили, мы радикальными перформансами занимались. А сейчас я уже пожилой…

Случались ли у Вас в профессии резкие повороты?

У меня множество резких поворотов произошло в жизни. Один из них переживаю прямо сейчас. Когда я чувствую, что моя жизненная стратегия в некотором смысле себя исчерпала, то делаю резкий крен, чтобы вырваться из зоны комфорта и вынести себя в новое качество. Преподаю много, мне нравится преподавать. Мы недавно проводили в Турции мастер-класс с Володей Варнавой. Это был замечательный, очень интересный опыт: обновляет, счищает ракушки налипшие. И возвращает к каким-то базовым простым вещам – к человеку, в первую очередь, к телу. Скажем так, раскрывает врата восприятия. Я сам возвращаюсь в форму.

А Вы видели недавно в английском театре то, что Вам бы понравилось?

Мне понравилась «Чарли и шоколадная фабрика», например. «Патриоты», в принципе, были интересны. Я смотрю, чтобы понимать, как местный зритель воспринимает театр. Дело в том, что в театре мне по-настоящему нравится то, что многим людям вообще не заходит. Смотрел в Дрездене спектакль по прозе Мишеля Уэльбека, длинный, трехактный. К концу спектакля в зале осталось несколько человек. Но мне показалось, что это лучшее из всего виденного в жизни. Спектакль просто нереально технически изобретательный, очень радикальный. Первые 30 минут актеры медленно пересекали сцену в полумраке. И какие-то возникали деревья, и что-то перемещалось, и женщина пела очень красиво. Так вот, в Англии это просто невозможно. «Книгу мормонов» хочу посмотреть, «Короля Льва» еще не видел.

Вы любите мюзиклы?

Обожаю мюзиклы! Это мой любимый жанр вообще. Я поставил много мюзиклов в Москве и в Петербурге и сейчас бы поставил мюзикл с удовольствием. Всегда заставлял русских драматических артистов танцевать и петь. Они очень сильно ругались.

А что должно быть в актере мюзикла?

Мне кажется, вообще не должно быть такого деления на мюзикл и драму. Всю жизнь с этим борюсь. Делаю спектакли, в которых все перемешано. Вот в «Кремуляторе» тоже песни есть на стихи неизвестных поэтов-эмигрантов. Танцев, правда, нет. Там не потанцуешь особо.

Какой мюзикл Вы бы хотели поставить?

Конечно, «Иисус Христос — суперзвезда». У меня уже продуманное решение есть.

Спектакль пройдёт 12 Октября 

Билеты по ссылке