Из декораций – несколько стульев, пара ламп. Потом прибавятся детали военного быта – несколько ящиков, каска, фляжка да кружка – действие в том числе происходит в подвалах «Азовстали». Но этот минимализм – не вынужденный, просто больше ничего и не нужно. Кроме того, атмосферу создает проектор, который транслирует на пол сцены то морские волны, то страшные кадры развалин.

Пьеса написана Хаддад по мотивам собственных воспоминаний о летнем Мариуполе начала 90-х. На афише старая фотография из личного альбома: море, пара, улыбки. Писать через собственные опыт, призму ощущений всегда опасно — текст может стать настолько личным, что не сможет отделиться от автора и начать жить собственной жизнью. «Мариуполь» проходит этот риф с легкостью. Напротив, каким-то невероятным образом спектакль начинает распаковывать зрительские воспоминания.

Совершенно неизвестно, как эти английские артисты смогли сыграть пьесу, написанную частично о реалиях постсоветского пространства так, будто сами там побывали. Если у вас в The Cockpit есть машина времени, мигните, мне надо кое-что проверить! Просто откуда в противном случае у них способность играть вокзальное прощание так, что ощущаешь этот специфический запах креозота, беляшей и тоски? Удивительно точно решенные образы Галины (Натали Барклай) и Стива (Оливер Гомм) меняются на протяжении спектакля. Они не просто живые, но развиваются от сцены к сцене. И артисты растут вместе со своими героями, если не сказать стареют, причем не от прожитых лет – от горя.

Не будем заниматься неблагодарным делом и пересказывать сюжет (хотя в театр мы ходим совершенно не за сюжетными поворотами, правда?). В самом начале летнее платье Галины такое легкое, игривое и так идет девушке, что она вдруг смущается, посреди разговора щеки вспыхивают, и — о чудо! — она становится удивительно похожа на главную героиню советского кино Варлей в «Кавказской пленнице». Студентка, отличница, правда, точно не комсомолка. Юная, беззаботная, светящаяся изнутри как лампочка. И рядом с ней Стив. Эти ухарские повадки, полуулыбка, как щит, скрывающая его истинные чувства, эти глаза, притушенные ресницами, как козырьком морской фуражки. Имя Стив ненастоящее, это прозвище, псевдоним, которое к морскому офицеру Бондаренко приклеилось благодаря любви к песням Стиви Уандера. Но иначе его никто не называет.

Сцены в «Мариуполе» как фотографии на память с той самой афиши. Щелк – они сидят на скамейке на набережной, щелк – чемодан на перроне перед самым отъездом Галины домой, в Москву (Стив остается в родном Мариуполе), щелк – больница в Москве, еще щелк – опять Мариуполь. На этот раз – в развалинах. Спектакль проводит нас через три временных отрезка. От беспечного 92-го через 2002-й, взрослый, трудный и трагический, и, наконец, в 2022-й, чудовищно, невыносимо страшный.

Правда, это все очень страшно – почти с самого начала, прямо с момента, когда юная студентка беспечно прыгает в море. Ощущение бескрайнего горя подступает к зрителю несколько раз, как морской прилив, и с каждым разом все сильнее. Защититься нечем.

Зрители сидят с четырех сторон, а в центре на квадратном пятачке играют спектакль. Зал крошечный, артисты – практически у зрителя на носу. И, кажется, это постановка о горе. Барклай и Гомм играют не с актерскими, а с человеческими интонациями, так понятно и бытово, не отстраняясь от персонажей, а влипая в них, растворяясь и перевоплощаясь чуть более, чем полностью.

В таких условиях очень легко свалиться в истерику, в пафос, в надрыв. Но нет — ни разу они себе не позволяют «наддать» эмоции, играют всегда тихо, не крича. Даже когда говорят о смерти. Когда находятся в смертельной опасности. Даже когда раздается грохот и свист падающих бомб, Галина захлебывается плачем, но сама же себе зажимает рот. Вот там, в бункере обстреливаемого завода, Стив посмотрит, наконец, на нее по-настоящему, прямым взглядом больше неулыбающихся глаз. И в них окажется – любовь.

«Мариуполь» – это спектакль не о горе, нет. Он про любовь, окруженную горем. Образовавшаяся в последнее время тенденция интерактива в спектаклях, связанных с Россией, с войной, здесь оставлена в стороне. К зрителям никто не обращается, не заставляет их разговаривать, скандировать. Между сценой и залом выстроена стена (даже целых четыре по сторонам зала) – актеры в свете софитов, как в аквариуме, не достучишься. Тем не менее именно в таких условиях хочется вслух произнести: «Какое горе!».

Всего три встречи приготовила этим людям жизнь и гораздо больше горя. И так-то оно так, но любовь оказывается сильнее. И получается, что «Мариуполь» – не политическое высказывание и даже не попытка осмысления сегодняшней истории. А ода любви, которая теплится всегда и вспыхивает в усталой, испуганной Галине точь-в-точь как тогда, тридцать лет назад.

И вот в подземельях завода стоит светящаяся Галина, а Стив смотрит на нее и, невзирая на окружающий ужас, от них исходит счастье. «Жизнь опять победила смерть неизвестным для меня способом», – писал Хармс в своем абсурдистском тексте. В «Мариуполе» все побеждает любовь. Та самая, что милосердна, и та самая, что не перестает.