Так или иначе, у Дарби оказалось огромное количество последователей, и домны очень быстро изменили пейзаж Западного Мидленда, где удачно соседствовали друг с другом угольные копи и залежи железной руды. Именно такое идеальное соседство привлекло в эти земли и предприимчивых людей, и большие деньги. И вскоре небольшие городки вроде Вулверхэмптона, Дадли или Вест Бромвича уже производили львиную долю металла в стране, того самого металла, которого всегда не хватает любой экономике в стадии большого подъема.

Бирмингем, большой город и до того крупнейший, славный центр ремесла, оказался как бы анклавом внутри Черной Страны – территории, утыканной домнами. Состояние дорог в те годы было, мягко говоря, отвратительным, спасали моря, реки или хотя бы каналы. Но ничем этим Бирмингем похвастать не мог, зато был известен искусными ремесленниками, прославлявшими город уже много веков.

Массовому притоку высококачественного и подешевевшего металла местные умельцы сразу же нашли применение: они стали изготавливать разного рода мелочевку, которая не требовала каких-то подвигов или глобальных решений при транспортировке, весила мало, объем занимала небольшой, но стоила дорого и была сильно востребована: пуговицы и пряжки для ремней, заколки для волос, табакерки, набалдашники для тростей, чернильницы, фляжки, всевозможные футляры и даже посуда и дверные ручки. Бирмингемские мастера с некоторой показной небрежностью называли то, что они делали, «игрушками», но спрос на эти игрушки выходил далеко за пределы Англии.

Словом, расчет мастеров оказался верен, а некоторые из наиболее умелых и удачливых стали пусть и не богачами, но людьми обеспеченными. К числу таких везунчиков относился и отец нашего героя Мэттью Болтона, которого тоже звали Мэттью и который стал приобщать своего сынка к ремеслу с детства.

Мэттью родился в 1728 году и был вторым ребенком, названным в честь отца, другой Мэттью, его старший брат, умер в младенчестве. Подходящей гимназии поблизости к дому не оказалось, и Мэттью учился на противоположном конце города, в учебном заведении, называвшемся академией. Причем учился очень хорошо, но после учебы всё время допоздна проводил в мастерской отца, которая быстро расширялась: спрос на продукцию был велик, и его удовлетворение требовало постоянного найма новых и новых работников. Когда Мэттью стукнуло 15, он уже владел всеми навыками «игрушечного» мастера.

В это время Болтон оставляет школу (его учителя думали, что у него впереди университет, но – увы!): ему приходит мысль, что пряжки можно украшать эмалью. Разработка технологии занимает очень много времени, зато результат великолепен: продукция идет нарасхват, экспортируется во Францию, где её тут же начинают подделывать. Но ладно бы только это: несколько предприимчивых французов организуют реэкспорт, продают пряжки Болтона в Великобритании как «новую модную французскую разработку», и, не к чести англичан будет сказано, так она продается еще успешнее. Но это не снижает активности мастерской Болтонов, пряжки быстро распространяются в Голландии и немецких землях. Словом, идея с эмалью оказалась замечательной и весьма прибыльной.

Сам Болтон уже настолько «прикипел» к производству и коммерции, что времени на продолжение образования не нашел. Впрочем, жил наш герой во времена, когда диплом не имел той магической силы, какую имеет сейчас: ученость – хорошо, но диплом вовсе не был пропуском к высоким должностям, доказать свое соответствие можно было только в работе. Зато Болтон много читал, правда, его чтение могло показаться бессистемным: книги античных философов и модных романистов соседствовали в библиотеке мастера с трудами ученых-химиков и механиков, анатомическими атласами и географическими картами, публицистикой и книгами о сельском хозяйстве – юноша жадно впитывал все знания мира.

В 1749 году Болтон женится, его избранница Мэри Робинсон, дочь очень богатого торговца и одного из «столпов общества» в Бирмингеме. Но дела у Болтонов идут так, что это брак никому не кажется мезальянсом, разве что брат невесты Люк ворчит, что приданое слишком велико и достается «невесть кому». Что, конечно, несправедливо, тем более что к 21-летию сына отец делает Мэттью своим партнером. Да и сама мастерская Болтонов скорее не заведение ремесленников, а небольшой завод, на котором трудится более 20 человек.

В 50-е годы Мэттью Болтон уже все решения принимает сам, хотя и подписывает письма и документы двумя именами: отца и своим. Дела с производством «игрушек» более-менее отлажены, и он все чаще наезжает в Лондон, где лично занимается продажами и продвижением своей продукции, лучшие экземпляры которой ориентированы на самую богатую и знатную публику. Болтон умен и обаятелен, он приятный собеседник и хороший друг, а его «игрушки» открывают двери не только домов лордов, но и королевского дома: чрез своего друга Мэттью договаривается подарить принцу Эдуарду меч работы Болтонов. При этом искусная работа пришлась по вкусу еще и принцу Уэльскому Джорджу, будущему королю, который заказывает себе точно такой же меч. Слухи об этом приводят к Болтону толпы новых заказчиков. А это, прямо скажем, существенный рост нагрузки на производство, которое меньше чем за десятилетие выросло почти вчетверо. Да и технологии Болтона не стоят на месте: металл комбинируется с камнем, кожей, костью, керамикой, на производство нанимаются самые лучшие специалисты.

Слава об изделиях мастеров уже облетает свет: некогда лучшими «игрушками» считались миланские и парижские, но модники по всей Европе начинают говорить о том, что бирмингемские – добротнее, изящнее и дешевле. Все это радует Мэттью и одновременно вызывает чувство неудовлетворенности. Его производство все еще представляет из себя, по сути, бесконечно обрастающую пристройками мастерскую, где не хватает света и воздуха, некуда ставить новые станки и не существует технологических процессов. Болтон задумывает построить завод!

Правда, денег на осуществление задуманного пока не хватает, сам Болтон разрывается между устройством дел, продажей и рекламой товара в Лондоне и поиском партнеров на континенте. На всё это накладываются еще и семейные беды: один за другим умирают в младенчестве трое детей, а затем в 1759 году после долгой многолетней болезни уходит из жизни и жена. Современники говорят, что невзгоды сильно травмируют Болтона.

Среди тех, кто его понимает и поддерживает, – сестра жены Энн. Их встречи быстро перерастают в нечто большее, чем совместные горевания: Болтон намерен жениться на Энн, но церковь резко против таких браков. Плюс ко всему, по городу носится озлобленный Люк Робинсон, который буквально кричит, что Болтон вознамерился прихватить все семейные богатства Робинсонов (забегая вперед, заметим, что так и случилось в 1764 году, когда умер сам бездетный Люк). Но законы такие браки не запрещают, и в 1760-м Мэттью и Энн тайно венчаются вдалеке от Бирмингема. Общественные симпатии явно на стороне полюбившегося горожанам Болтона, и того резонанса, на который рассчитывал Люк Робинсон, не случилось: это оказался удачный во всех отношениях брак, в котором родились сын (разумеется, названный Мэттью) и дочь (догадались, как её назвали? Верно – Энн).

Четвертый десяток жизни Болтона – время ключевых событий в жизни, которые во многом определят его будущее и место в истории. Наконец-то строится завод – Сохо мануфактура, которая появляется на свет в 1766 году. Проектируют и ведут строительство местные инженеры, братья Джеймс и Самуэль Вятты, они и архитекторы, и исполнители. Завод называют лучшим предприятием Англии, и здесь нет ни капли натяжки или преувеличения – это шикарное здание в стиле Палладио, огромные окна и высокие потолки делают интерьер неповторимым, но, самое главное, в планировке предусмотрены удобные места для каждого станка, изобилие и разнообразие которых просто потрясают.

Отныне промышленники со всей Англии специально приезжают в Бирмингем, чтобы посмотреть, как обустроить производство правильно и максимально эффективно. Имя Болтона, который и так уже довольно известен, теперь окружено ореолом славы умного предпринимателя: у него просят совета и участия, и Мэттью при всей своей загруженности старается никому не отказывать. Сейчас бы сказали, что это добавляет ему плюсиков в карму, но тогда подобных слов не знали, зато хорошо понимали, что такое «авторитет», который в вопросах организации бизнеса у Болтона был высочайшим.

Кстати, к Сохо мануфактуре примыкает и Сохо Хаус – дом, построенный (в качестве бонуса) все той же семьей Вятт специально для Мэттью и его тогдашнего компаньона Джона Фотергилла. Болтону для завершения строительства нужны были дополнительные вложения, и Фотергилл оказался идеальным партнером: человек с университетским образованием, он свободно владел французским и немецким, имел отличные связи на континенте и хорошо зарекомендовал себя в высшем лондонском свете, плюс располагал свободными средствами, которые помогли Мэттью реализовать проект. Разделение обязанностей тоже складывалось удачно: Болтон занимался придумыванием новых «игрушек» и производством, которое требует самого пристального внимания, а Фотергилл – организацией продаж по всему свету.

Это партнерство затянулось на двадцать лет, но… коммерческого успеха участие Фотергилла союзу не принесло. Кажется, партнер Болтона относился к тому типу людей, которые, вытянув единожды в жизни счастливый билет (для Фотергилла такой удачей стала доля младшего партнера на предприятии) считают, что свое предназначение на земле они выполнили, удачу за хвост поймали, и дальнейшие шевеления не представляются разумными. Словом, после довольно долгих попыток как-то пристроить к делу «счастливчика», Болтон в итоге жестко выставляет Фотергилла из Сохо Хауса и на неизвестных нам условиях лишает его доли в Сохо мануфактуре. Но это произойдет 20 лет спустя, а пока именно участие Фотергилла позволяет завершить строительство идеального завода.

В один из прекрасных дней (невозможно представить себе, чтобы этот судьбоносный день не был бы прекрасен) Болтон знакомится с Эразмом Дарвиным, врачом и поэтом. Причем слава его в этих ипостасях велика: король Георг приглашал Эразма стать его личным врачом (Дарвин отказался), его известность как автора поэмы «Ботанический сад» (песнь о любви через иносказания о тычинках, пестиках и жизни растений) завоевала не только Англию, но и континент. Кроме того, Дарвин переводил Линнея, стал автором множества изобретений, которые не патентовал, так как считал, что это повредит его репутации врача. Словом, был разносторонним человеком, прекрасным и усидчивым собеседником (чему способствовала его тучность, он весил никак не меньше полутора центнеров). Болтон и Дарвин, встретившись за обедом, не смогли завершить беседу до полуночи, и им показалось, что было бы прекрасно собираться в кругу образованных людей и обсуждать все проблемы на свете, в том числе выражать негодование по поводу существования рабства или строить планы относительно образования женщин, не ограничивая круг обсуждаемого темами науки и техники.

Так с тех пор и повелось: минимум раз в месяц, как правило, в Сохо Хаусе, но иногда и в доме Дарвина или позже прибывшего в Бирмингем Джеймса Уатта, совершенно неформально, без протоколов и программ собирались люди, жаждавшие нового и сами являвшиеся носителями уникальных знаний. Позже они назовут себя Лунным обществом. В этом названии потом станут искать что-то романтическое или мистическое, но все объяснялось проще: в городе, который не имел освещения, добраться домой при свете полной луны было безопаснее.

Очень активным членом Лунного общества, его душой и мотором стал врач Уиллам Смолл, не так давно переехавший из Шотландии. Кроме него, постоянными членами (без формальностей) были Джосайя Веджвуд, родоначальник знаменитого фарфора, преподобный Джозеф Пристли, открывший кислород, Самуэль Гальтон, производитель лучшего в Англии оружия, геолог и часовщик Уайтхёрст, писатель и политик Эджуорт, ботаник Стоукс, «первый гражданский инженер в истории» Смитон, «мистер чугун» Уилкинсон и несколько позже – Джеймс Уатт, ставший еще при жизни культовой фигурой в Англии, а также еще несколько десятков джентльменов не менее славных.
Кстати, биолог Чарльз Дарвин и антрополог Фрэнсис Гальтон члены Лунного общества, дружили семьями. Их дети тоже проводили много времени друг с другом, а их потомков, поддержавших славу фамилий, в истории Англии довольно много.

Влияние, которое оказало Лунное общество на состояние науки и техники не только в Англии, но и во всем мире, обсуждается весьма широко. И в самом деле, столь выдающиеся люди стали мощным катализатором научных идей, а само общество в чем-то явилось предтечей необыкновенно популярных английских джентльменских клубов. Скажем только, что общение нередко приводило к коллаборациям чисто технического толка внутри самих членов. Дарвин раздаривал свои изобретения, Болтон и Веджвуд выпускали совместные изделия, паровая машина Уатта, возможно, не состоялась бы, если бы Уилкинсон не решил проблему подгонки цилиндров. Словом, общение имело не только влияние на состояние умов и душ, но и оказалось весьма полезным для индустриального прогресса.

Дела на заводе Болтона меж тем кипят: он разрабатывает новые технологии, например, использует штамповку для удешевления продукции, открывая тем самым линейки товаров для простой публики. Но большие деньги все-таки в ту эпоху делают на товарах уникальных и эксклюзивных, и Болтон изобретает множество довольно сложных ноу-хау, позволивших ему стать мировым лидером в производстве так называемой шеффилдской посуды из посеребренной меди, а также ормолы – техники золочения на основе ртутной амальгамы.  Имя Болтона звучит в аристократических домах, более того, его покупатели – королевская семья; самого Мэттью, который славен не только как инженер, но и как дизайнер, по праву сегодня считают одним из основателей георгианского стиля.

Но есть проблема! В Бирмингеме нет пробирной палаты. Болтону приходится везти свои изделия в Лондон и там ставить знак пробы. Это жутко нерентабельно, и Болтон начинает долгую борьбу за основание пробирной палаты у себя в городе. Надо ли говорить, как возмущены были покушением на собственную монополию лондонские ювелиры, какой они имели вес, мощное лобби и насколько убедительно выглядел Болтон, который в итоге добился решения парламента в свою пользу.

А в 70-е гг. Болтон начинает еще одну революцию на своем производстве. Он внедряет схему обязательного страхования (вот оно, либеральное влияние Лунного общества): рабочие платят отчисления в размере 1/60 своей зарплаты в специальный фонд, который компенсирует им проблемы, связанные с травмами и болезнями, кроме этого, фонд оплачивает получение квалификации детям-сиротам рабочих. Схема Болтона довольно быстро распространяется в Англии. Более того, в дальнейшем именно этот принцип станет базовым для системы социального страхования во всем мире. Кроме работы и собраний Лунного общества, Болтон был неравнодушен к музыке и театру (он организовал в Бирмингеме фестиваль Генделя), участвовал в строительстве городской больницы, помогал в подготовке экспедиций капитана Кука. Словом, это был человек весьма разносторонних интересов, легко откликающийся на любое доброе дело.

В 1768 году некий шотландский механик по имени Джеймс Уатт, возвращавшийся домой после командировки в Лондон, желает осмотреть Сохо мануфактуру. Ничего необычного в этом желании нет, завод Болтона знаменит, таких как Уатт – великое множество. Вот только в тот момент, когда шотландец прибывает в Бирмингем, сам Болтон в отъезде, но земляк Уатта, доктор Уил Смолл, любезно показывает производство. Уатт, уже имевший в голове четкий план работы над своей паровой машиной, как раз находится в финансовом тупике: его «бизнес-ангел» Джон Робак, эдакий «золотой мальчик» английского бизнеса тех лет (больно уж он удачлив во всех своих предыдущих предприятиях), испытывает серьезные денежные проблемы и финансировать работы Уатта не в состоянии. Смолл выслушивает Уатта и, восхищенный его идеей, дает обещание рассказать о его задумке Болтону. Он уверен, что уж кто-кто, а Болтон точно найдет приемлемое решение.

Год спустя Уатт снова навещает Сохо мануфактуру. На этот раз по пути в Лондон, куда едет подавать патентную заявку, так происходит очное знакомство Болтона и Уатта. Кстати, рассмотрев заявку Уатта, Болтон и Смолл приходят в ужас: наивный провинциал раскрывает все важнейшие детали функционирования своего двигателя, чего, по мнению его новых опытных друзей, делать категорически нельзя во избежание воровства идей. Втроем они тут же переписывают патентную заявку, и именно в таком обработанном виде она и поступает в Патентную палату.

Для Уатта эти года – тяжелейшие! Кажется, нет на свете человека, который не кричал бы ему, что стоит бросить Робака, который уже не может не только финансировать проект, но даже платить зарплату самому Уатту, нужно искать новые денежные источники. Но Уатт – единственный человек на свете, который считает, что не имеет права бросить своего компаньона, оказавшегося в тяжелой ситуации. Несколько лет Уатт с Болтоном переписываются. Уатт просит Болтона – нет, не заняться паровым двигателем, несмотря на то что Болтон однозначно выразил свое горячее желание участвовать в проекте. Нет, Уатт просит спасти от разорения Робака.

При этом интерес Робака к паровой машине первоначально связан с идеей строительства огромного по масштабам металлургического завода, для чего он и купил угольные шахты на прилегающих землях. Слава «золотого мальчика» и красота самой задумки позволила привлечь к проекту огромные инвестиции. Правда, в проекте оказались мелкие недостатки: шахты глубокого залегания затапливались водой, и маломощные паровые машины Ньюкомена, которые использовались для ее откачки уже несколько десятилетий, явно «не тянули» эту проблему. Собственно, поэтому Робак и вложился в машину Уатта. Но строительство парового двигателя нового типа явно затягивалось, затопленные шахты, которые поначалу всем без исключения казались незначительным препятствием, стали гвоздем в крышку гроба проекта Робака.

Уатт же, который при отсутствии финансирования никак не мог создать двигатель, еще и чувствовал себя виноватым, не оправдавшим надежд компаньона. В его голове решение вопроса виделось иначе: Болтон профинансирует работу Уатта, его машина откачает воду, Робак не станет банкротом, а Болтон каким-то образом разбогатеет на этом.

Болтон очень подробно, дружелюбно и с полной расположенностью отвечает на все письма Уатта, объясняя, что видит совершенно иную судьбу для его парового двигателя. Мэттью не интересует шахта Робака и вообще все шахты на свете, он рассчитывает на куда более широкое предназначение двигателя. Миру не хватает мощи, нечем вращать, образно говоря, колеса прогресса! И Болтону интересна не какая-то конкретная шахта, его идея – изменить положение вещей, создав рычаг для решающего усилия.

Идея Уатта захватила Болтона. Уатт меж тем берется, как в юности, буквально за любую работу, за которую могу заплатить. А Болтон помогает ему финансово, каждый транш сопровождая запиской, что эти деньги предназначены исключительно для самого Уатта и нужд его семьи, но не на спасение проектов Робака.

Уатт, тем не менее, остается с компаньоном до конца: до 1770 года, когда Робака объявили банкротом. Дело тянулось долго и завершилось только в 1774-м, все это время Уатт помогал Робаку, чем мог. Неизвестно, куда бы завела непрактичность честного Уатта, но, наконец, Болтон придумывает хитрый ход. Он одалживает деньги Робаку, а когда наступает время расплаты, требует в компенсацию убытков то, что даже не было описано кредиторами, поскольку считалось ничтожным: долю в паровой машине.

Так начинается великое сотрудничество Болтона и Уатта. Остов машины переезжает на задний двор Сохо мануфактуры, великий завод, как и мечтал Уатт, теперь готов работать на его проект. Проблем хватает, но Болтон, человек необыкновенно занятый, находит время вникать в них и участвовать в поиске решений. Самая большая трудность в том, что никак не получается подогнать поршни и цилиндры, они пропускают массу пара (как, кстати, и предшественник двигателя Уатта, двигатель Ньюкомена). В результате и без того невысокий КПД паровой машины выглядит совсем мизерным.

Но тут на помощь приходит Лунное общество. Среди его членов был Джон Уилкинсон, человек, которого называли Iron Med, чем сам Уилкинсон, кажется, гордился. Он носил шляпу из чугуна, ходил с чугунной тростью и пользовался чугунной табакеркой (потом его похоронят в чугунном гробу, а над могилой поставят, угадайте, из чего сделанный памятник?). Но первый в мире чугунный мост построил именно он, его пушки и ружья не взрывались (беда тех лет!) и стреляли дальше и точнее других, все потому, что Уилкинсон придумал новый способ сверления. Именно это новшество и было применено в работе цилиндро-поршневой группы машины Уатта. Все вышло просто прекрасно!

Машина почти готова, когда Болтон спохватывается, что время действия патента Уатта вот-вот будет исчерпано, и паровой двигатель не успеет окупиться. Он бросается в Лондон, что называется, включает все рычаги и, в конце концов, получает в 1775 году новый патент сроком на 25 лет. В этот момент Уатту приходит предложение отправиться в Петербург. Его старый друг Александр Робисон (будущий биограф Уатта, который на старости лет, наверное, не от избытка душевного здоровья, займется написанием книг о теории заговора), преподающий там математику, еще в период тяжелых невзгод Уатта пытался выхлопотать ему местечко. И вот Уатту предлагают жалованье в 10 тысяч рублей с полной свободой заниматься тем, что сам он сочтет нужным.

Наивный Уатт чуть было не метнулся в Россию, спас Болтон. Он объяснил, что обещания из России не стоят ничего (множество примеров было в то время перед глазами: вся Англия обсуждала, например, историю адмирала Пирри, которому были обещаны золотые горы, но в итоге никаких денег он не получил и оказался в тюрьме, из которой его еле-еле вызволили). А главное, по мнению Болтона, паровая машина в стране с дешевым рабским трудом была просто-напросто никому не нужна (известная нам, но неизвестная нашим героям история Ползунова это подтверждает). Словом, Болтону и всем членам Лунного общества удалось удержать Уатта от безумного шага.

Итак, в 1775 году машина готова, преодолен невероятной сложности этап. Уатт полагает, что вот теперь-то он, наконец, сможет отдохнуть и заняться тем, о чем мечтал всю жизнь – предаваться философии, работе в мастерской и математическим упражнениям. Но так думает Уатт, а не Болтон! Мэттью, будучи опытным промышленником, знает: наступает самый сложный период работы – внедрение. Эти работы загоняют мечтающего о домашнем уюте и покое Уатта в шахты Корнуолла, где он налаживает работу первых машин. В письмах Уатт пишет, что это самый сложный период его жизни: холод, влажность, отсутствие нормальной еды, подземелья.

Добавим, что мощь машины Уатта очевидна, вот только никто из шахтовладельцев не готов тратить большие деньги. И Болтон находит отличный маркетинговый ход: он предлагает бесплатно демонтировать старые насосы Ньюкомена и бесплатно же устанавливать машины Уатта, а деньги брать не за саму машину, а за её работу: за количество оборотов колеса. Для чего Уатт тут же придумывает запирающийся на замок счетчик.

Надо сказать, что представление об английском джентльмене той поры как о человеке, безусловно честном, испытания реальностью не выдерживает: замки повсеместно взламывают, счетчики откручивают назад. Словом, начинается новая история, из которой Уатт и Болтон в итоге выходят победителями: благодаря использованию пломб и изменению соглашений, по которым повреждение пломб карается таким штрафом, что дело становится нерентабельным.

В общем, «огневая машина» Уатта зарекомендовала себя блестяще! Это признают буквально все, кто хоть раз видел её в деле. И именно это приводит к новым проблемам: появляется бесчисленное число «учеников Уатта», которые якобы раньше с ним работали и знают секреты, а главное, предлагают свои услуги сильно дешевле, чем стоимость работ Bolton & Watt. Понятно, что ничем хорошим попытки угнаться за дешевизной не заканчиваются, но число этих «детей лейтенанта Шмидта» не убывает. И Болтон нанимает фельетонистов, которые описывают множество печальных историй (благо материала хватает), высмеивая жадность и глупость. И, конечно, находится занятие для целой команды адвокатов: незадачливых искателей легких прибылей преследуют с выгодой для Болтона и Уатта. Одновременно сам Болтон делает несколько публикаций, в которых объясняет: в мире не существует никаких «учеников Уатта», и единственные машины, которые по-настоящему работают, созданы на Сохо мануфактуре.

Впрочем, в какой-то момент ученики у Уатта все-таки появляются. Среди прочих Уильям Мердок, которого называют (правда, разве что в России) «шотландским Ломоносовым». Сходство здесь в том, что Мердок пришел в Бирмингем пешком (денег на дорогу не было) в 1777 году. Ему 23, грамоте не обучен, но есть некоторый опыт работы в механике – и это, собственно, весь капитал, с которым деревенский увалень явился в Сохо мануфактуру, отчего-то считая, что великий земляк Уатт непременно примет его на работу. К несчастью, Уатт был в отъезде. Но, к счастью, на месте оказался Болтон! Неизвестно, чем именно юноша ему приглянулся, но Болтон принял Мердока на завод, где всегда стояла огромная очередь желающих работать (численность рабочих составляла уже более 800 человек).

Болтон вообще редко ошибался, не ошибся он и на этот раз: уже через год Уатт пишет о Мердоке как о человеке, без которого не обойтись, дальше – больше: парень придумывает наладить шестереночный механизм, который придает паровому двигателю дополнительные возможности и добавляет экономии в потреблении угля, а параллельно осваивает грамоту.

Вскоре оказывается, что именно Мердок – тот самый, чуть ли не единственный человек, который способен заменить Уатта в пуско-наладочных работах на отвратительных шахтах Корнуолла, да и не только там. Мердок осматривал двигатели конкурентов, давал письменные показания против копирования патентов Bolton & Watt, что в те годы было опасно не только для здоровья, но и для жизни, но отважного шотландца, который несколько раз попадал в серьезные переделки, это не останавливало. Словом, «инвестиции» в неграмотного паренька в итоге полностью окупились. Но лучше всего он проявил себя, когда Болтон начал обхаживать Ричарда Аркрайта, известного изобретателя и текстильщика, самого богатого человека Англии.

В то время главным механизмом на свете была вода: все производства зависели от мощи водяных двигателей. Вот только свободных мест у водоемов уже практически не осталось, земли у берегов рек стоили в 10-20 раз дороже прочих, не каждое производство способно было окупить такое приобретение. И Болтон, которому это было известно на примере собственного завода (Сохо мануфактура тоже стояла на берегу реки и первоначально использовала водяные колеса в качестве двигателя), с полным основание считал: надо показать эффективность парового двигателя против водяного, и это станет настоящим прорывом.

Решив, что называется, чистить рыбу с головы, Болтон обратился сразу же к Аркрайту, который славился своей, мягко говоря, бережливостью: если он примет паровую машину, то все без исключения последуют его примеру. Правда, был нюанс! Чтобы заработали ткацкие станки, нужно было обеспечить непрерывное и плавное круговое движение. Именно этого и добился Мердок, применив планетарную передачу.

Маркетинг Болтона снова сработал. После того, как паровую машину начал использовать сам Аркрайт, у компаньонов не было отбоя от заказов. А её применение, которое началось с откачки воды в шахтах, затем расширилось: в мельничное производство, эксклюзивно и по дружбе – для парового молота на заводе Уилкинсона, а потом стало всеохватным, двигателю находились всё новые и новые применения. Все вышло так, как и задумывал Болтон, которого теперь именовали ни много ни мало как индустриальным вождем, а сам он, отвечая на вопрос о том, чем занимается, отвечал афористично: «Я произвожу мощь». Это звучало внушительно!

И действительно, жизнь не давала возможности Болтону быть человеком одного дела: в 80-е он заинтересовался чеканкой монет. Ситуация и в самом деле была аховой: по отчету парламентской комиссии в 1786 году две трети обращающихся монет были поддельными. Правительство заменило серебро на медь такого же формата и достоинства, что вовсе не исправило положение дел. Сам Болтон обратил внимание на этот сегмент рынка только потому, что ему вдруг стали поступать заказы на печатание фальшивых денег. От таких заказов Болтон отказался, а вот о перспективах монетного дела задумался. В 1788 году он даже организует в Сохо мануфактуре участок для печатания монет, установив там восемь паровых прессов, и добьется от правительства первых заказов. Увы, пока только для использования денег в Индии.

Монетный кризис продолжается, нерешительное правительство не может найти выход. До тех пор,  пока Болтон не подключает к делу Шарлотту Мэттьюз, может быть, самую известную бизнес-вумен своего века, чью деятельность лучше всего определить как финансовое консультирование. Она давно сотрудничает с Bolton & Watt и здорово помогла компаньонам в самые сложные периоды их жизни. Кроме бизнеса, Шарлотту связывают с Мэттью старые дружеские отношения: много лет подряд она проводила отпуска в Сохо Хаус и даже была вхожа в Лунное общество, которое, как мы знаем, выступало за женскую эмансипацию. Болтон и Мэттьюз готовят доклад в правительство, организуют статьи в прессе, объясняются с парламентариями, и, наконец, Болтон получает заказ на чеканку и перечеканку ранее выпущенных монет. Проблема не без скрипа в итоге будет решена, позже даже выпустят указ о выводе из употребления всех монет, «напечатанных до Сохо».

Правда, история с монетами, да и расцвет паровых машин происходят на фоне горестных событий, оставивших на сердце Болтона тяжелые раны: Лунное общество распадается. Причиной тому стали угрозы жизни, которые его члены стали получать после французской революции (надо сказать, эту революцию Лунное общество приветствовало). Кстати, сыновья Мэттью Болтона и Джеймса Уатта – Мэттью Болтон и Джеймс Уатт младшие – во время этих событий были в Париже. Болтон-младший, сорвиголова, даже поучаствовал в каких-то нерядовых акциях, о чем, вернувшись на родину, счел за благо умолчать.

Англия ответила на революцию волной реакции. А выразилось это не только в ястребиных речах политиков, но и в том, что многие бросились «искоренять заразу до того, как она не полыхнет, как пожар». Искали пособников Робеспьера, но поскольку таковых не находилось, к ним отнесли всех людей либеральных взглядов. В частности, и членов Лунного общества, известных как аболиционисты, сторонники равноправия женщин, равенства всех перед законом и множества прочих совершенно возмутительных взглядов.

Конечно, искоренение заразы не могло быть мирным: власти Бирмингема организовали банды, которые в 1791 году напали на отель, где Джозеф Пристли, открытый противник власти, организовал банкет по случаю годовщины взятия Бастилии. Разгромом отеля и увечьями собравшимся дело не ограничилось, начались нападения и поджоги. Пьяные толпы сожгли несколько лавок, часовен и 27 домов. Болтон и Уатт даже вооружили рабочих для защиты Сохо мануфактуры, своих домов и домов друзей, вокруг которых организовали постоянное патрулирование.

Говорят, правительство Питта якобы не участвовало в организации нападений, но и разбора дел с последующим наказанием виновных, как того ожидали члены Лунного общества, не последовало. Осмелевшие погромщики угрожали самым замечательным людям Бирмингема, цвету нации. И многие, понимая, что патрулирование не может длиться вечно, покинули в итоге город: Пристли, Дарвин, уехали все, кто был в состоянии уехать. Но не Болтон, Уатт, Веджвуд или Гальтон, которые не могли положить свои заводы в дорожные саквояжи. Начиная с этого времени Лунное общество фактически стало неактивно, хотя собрания с таким названием эпизодически происходили еще в первой четверти XIX века.

В 1800 году истек срок патента, который некогда Болтон и Уатт получили на свой паровой двигатель. Отныне каждый был вправе копировать их продукцию, и за копиистами дело не стало. Впрочем, Болтон и Уатт свое дело сделали, историческую миссию, как бы пафосно это ни звучало, выполнили: благодаря их трудам английская промышленная революция, получившая ранее недостающую производствам мощь, стартовала. Всего к 1800 году фирма Boulton & Watt произвела 496 паровых двигателей, из которых 164 использовались как насосы в шахтах. Еще 308 нашли применение на мельницах и фабриках, а 24 обслуживали доменные печи.

Джеймс Уатт объявил, что уходит на пенсию, и передал свою долю в предприятии сыну Джеймсу, одновременно и Мэттью Болтона сменил сын Мэттью. Уатт и в самом деле предался тем радостям, о которых давно мечтал: большую часть времени проводил в мастерской, занимаясь устройством для копирования объемных изображений (отлично вышло, кстати). Будучи человеком крайне болезненным с самого детства (врачи целых 65 лет утверждали, что он протянет еще год, ну от силы – два), выйдя на пенсию, вдруг излечился от всех недугов. Возможно, все его беды носили характер нервных расстройств, он и в самом деле был необыкновенно впечатлителен.

Уатт проживет еще довольно долгую жизнь, увидит первый пароход и первый паровоз, его ученик Мердок даже продемонстрирует ему паровой автомобиль собственной конструкции. Кстати, Мердок в итоге покинет Bolton & Watt для того, чтобы заняться газовым освещением. Опыты с добычей горючего газа из угля окажутся очень успешными, а Болтон и Уатт быстро создадут новому бизнесу вселенскую славу, воспользовавшись газовыми светильниками для освещения Сохо мануфактуры. На самом деле внедрение новинки Мердока оказалось как нельзя кстати: производство к тому времени разрослось настолько, что просто некуда было увеличиваться в площадях, а освещение позволило перейти на работу в три смены. Но согласитесь, это вроде бы нам, людям современным, и так понятно.

Выйдя из управления Сохо мануфактурой (окончательно отказавшись вмешиваться в дела завода после ссоры с наследниками, которые запретили публичные экскурсии на предприятие), Болтон оставил за собой управление монетным двором Сохо. Его советница в этом деле, Шарлотта Мэттьюз, умерла в 1802 году, но дело с чеканкой монет к тому времени было настолько отлажено, что монетный двор принимал заказы из других стран. Болтон с гордостью говорил незадолго до смерти, что занимался многим, но именно в чеканке монет достиг совершенства.

В 1809 году Болтон умер – это стало следствием затянувшейся болезни почек, от которой его не смогли спасти лучшие врачи Англии. Его партнер, ставший самым близким другом, болезненный Джеймс Уатт, пережил здоровяка Болтона на 10 лет. Фирма Bolton & Watt просуществовала до 1884 года, среди выпущенных ею двигателей тот, что будет установлен на первом в мире пароходе Фултона. Последний из выпущенных Bolton & Watt двигателей (во всяком случае, последний из известных нам) проработает до 1969 года на насосной станции в Ноттингемшире и будет остановлен только в связи с выводом станции из эксплуатации.

Завод Сохо мануфактура будет снесен в 1853 году, идея с «игрушками» в то время уже не настолько актуальна. А вот здание Сохо Хауса сохранилось, там сейчас музей, посвященный Болтону, Уатту, паровому двигателю, Лунному обществу и промышленной революции. Внук Болтона впишет свое имя в историю авиации, став изобретателем элерона (часть крыла самолёта), без которого, как известно, и в наше время ничего не взлетает.

Вот, если совсем коротко, то, что следует знать о человеке, чей портрет украшает 50-фунтовую купюру.