Актер Николай Мулаков сыграл спектакль по одноименной пьесе Натальи Лизоркиной «Ваня жив!» на эдинбургском Fringe, и эта работа режиссера Иванки Польченко стала одним из самых ярких высказываний о войне за последние два с половиной сезона. Точная, болезненная, но полная любви постановка вновь приходит в Лондон – с 4 по 8 февраля ее сыграют на сцене Omnibus Theatre. О том, как проходила работа над спектаклем, мы поговорили с актером и режиссером.
Иванка, это Вы нашли Николая для работы над спектаклем?
Иванка: Его нашла прекрасная девушка Лена Гордиенко, которая сейчас одна из арт- директорок фестиваля «Любимовка». Ее пригласили в Сорбонну как исследователя современного театрального процесса, и Лена стала одним из организаторов парижского выпуска «Любимовки» в 2022 году.
Ей очень «запал» этот текст, и когда я сказала, что хотела бы сделать читку, мы решили: будем работать совместно. Начали искать актера. Это была моя идея, хотя Лена сначала огорчилась, потому что «Ваня жив» – прекрасный текст для женщины (у нас так мало текстов для актрис!), но я стояла на своем. И тогда Лена вспомнила про Колю Мулакова.
Николай: Я тогда жил между Парижем и Берлином, собирал документы на «визу таланта» в UK и тут получил письмо от режиссера Иванки Польченко. Прочитал пьесу и сразу понял: текст очень крутой. Мы серьёзно готовились, разбирали материал по видеосвязи – перед первой читкой в Париже было, кажется, шесть репетиций. И тогда уже стало ясно, что в работе точно есть зерно.
Иванка: Я еще подумала: это же абсолютно гениальная форма спектакля, она встраивается в форму читки. Было бы грех отказываться от такой неожиданной находки, которая вдруг всё сводит в одну болевую точку. Получается, каждое слово имеет смысл, и ничего нельзя выкидывать. Мы даже оставили фразу: «Этот текст можно петь, можно читать, но его должен говорить один человек». Просто ремарка. Драматургу Наташе Лизоркиной казалось, что произведение не должно быть разыграно на голоса, важно сохранить единство поэтической формы.
Николай: После читки я сказал Иванке: «Очень бы не хотел бросать эту работу». Мы встретились в кафе в Париже, я предложил перевести текст на английский и отвезти спектакль в Эдинбург на Fringe, сказал, что верю в нас. А Иванка такая: «А давай! Что для этого нужно?»
Иванка: Я с первой попытки дозвонилась человеку, директору огромного театрального комплекса. Он с третьего вопроса говорит: «Да, это нам может подойти». Я объяснила, мол, мы, русские артисты, которые в разгар того, что происходит сегодня в Украине, предлагаем этот спектакль. Он ответил: «Почему бы и нет. Думаю, у вас есть право голоса!». Я-то готовилась к тому, что придётся оправдываться, объяснять, почему сегодня русский текст, представленный русскими артистами, может быть важен… И до сих пор наша премьера в Эдинбурге для меня большое чудо.
Фото из личного архива
У Вас было особенное волнение перед премьерой в Эдинбурге, ощущение, что это работа окажется знаковой?
Николай: Во-первых, это мой первый опыт игры на английском языке – на момент, когда мы начали работать, я на нём практически не говорил. Просто поставил перед собой задачу выучить текст к нужному времени. Было очень сложно – четыре месяца как на работу, шёл к дивану, садился и учил каждый день по четыре часа. Чуть с ума не сошёл! А выход на сцену в Эдинбурге для меня был как Олимпийские игры. Первую часть спектакля вообще не помню. Сейчас стало гораздо проще. Русскоязычных зрителей много, они очень отзывчивы. Я работал в «Театр.doc» – этот формат доступного театра мне близок, дружественная атмосфера складывается на спектаклях.
Иванка: Мне кажется, важно, что Коля не просто заучивал наизусть английский текст. На самом деле, это тонкая работа, которая у нас продолжается и сейчас – работа над текстом, над языком, мы сопрягаем перевод с оригиналом. Я не предлагала сначала играть по-русски, а потом точно так же по-английски, работа шла над английской версией изначально, и это уникальный опыт. Музыка языка, ломаная интонация, порой яркая русская, акцентированная!
Когда Вы работали над ролью Али, было важно, что это очевидно взрослая женщина с совершенно определённым жизненным опытом? Имеет ли значение ее прошлое? Или это чистая бестелесная душа, неважно, кто она?
Николай: Конечно, исполнение основано на жизненном опыте. Мы иногда пытались понять, что Аля за человек, чем она близка мне. Но, в первую очередь, я свидетель происходящего с ней, мы сразу встаём на позицию рассказчика, заявляем об этом в начале спектакля. Может быть, граница становится иногда очень тонкой…
Иванка: Актёрская кухня – отдельный вопрос. Есть вещи, которые для меня принципиально важны в спектакле, но магия театра – это когда актер сделанную на репетициях работу доводит до идеала на сцене. Вот самый главный, самый большой подарок, который может случиться!
Спектакль живет своей жизнью благодаря актеру, который на сцене отпускает «в жизнь» все сделанные до того наработки. Каким образом это случается – уже его тайна. Действительно тайна! Как создать условия, чтобы вот эти моменты магии случались?
Для меня всегда гораздо точнее, если мы разговаривали не о персонажах, не о характерах, а о событиях. Повторюсь: изначально форма спектакля очень близкая к читке, она позволяет актеру быть гораздо точнее, нежели в рамках перевоплощения. В этом контексте я много думала о Брехте, о значимых для меня людях в театре Петре Фоменко и Питере Бруке.
Николай: Я со своей стороны добавил опыт работы в «Театре.doc» – он помог мне определиться с очень понятной, простой документальной позицией, с которой мы начинаем спектакль. Эта ясность уводит зрителя дальше и дальше, позволяет человеку стать уведённым. И еще важная вещь: здесь есть доля шутки, иронии по отношению к пафосу театра, к той самой «магии» – уходит патетика.
Иванка: А для меня как для режиссера важна способность Николая быть в тесном контакте со зрителем. Николай играет «глаза в глаза», вот я сижу на репетиции, и он работает на меня, смотрит в глаза. И это всё меняет.
Фото из личного архива
Николай: Мы очень много говорили на репетициях о Михаиле Юрьевиче Угарове (ред. — один из основателей «Театра.doc» и его художественный руководитель до последнего дня своей жизни). И до сих пор, когда начинаем работать, он появляется в беседах.
Иванка: Это неотъемлемая часть работы. Вообще, здорово, что все наши театральные кумиры, легенды, герои, идолы встретились в спектакле. Совершенно необычным образом и в нестандартном тексте.
Вы продолжаете репетировать сейчас?
Иванка: Конечно, каждый раз перед каждым блоком спектаклей восстанавливаем текст, репетируем, чтобы встроиться в замысел, в динамику. Работа действительно продолжается. С момента премьеры мы добавили к действию 15 минут, постановка расширилась, обогатилась. Удивительно – спектакль по-настоящему живёт!
Различается ли восприятие спектакля англоязычной и русскоязычной аудиторией?
Николай: Зрители, близко знакомые с русской культурой, больше смеются. Англичане по-другому смотрят, принимают все за «чистую монету». Для них всё серьёзно, они, наверное, думают: «Боже, но это же не повод для смеха!».
Иванка: Помню, в Эдинбурге после спектакля к нам подходили молодые люди, которые спрашивали: «В последней сцене в тюрьме описаны действительные условия содержания заключенных?». А я говорила: «Нет, нет, это художественный приём!»
Иванка, Вы смотрите каждый спектакль?
Иванка: Да, потом мы обсуждаем спектакль, хотя я не очень это люблю. Скорее, мы разбираем ощущения друг друга от происходящего на сцене и каждый раз выходим на какие-то новые вершины. Это здорово! Так что да, смотрю и ведь я в конце немножечко участвую: пою a cappella.
Аскетичный образ и актера, и самого спектакля – изначальная идея?
Иванка: Она была намечена на читке и даже стала нашим творческим кредо: чем проще, тем лучше. Чем меньше мы даём всяких «финтифлюшек», тем сильнее проступает само послание, к которому ничего добавить нельзя, не имеет смысла. Как сказать «мы служим тексту», да? Вот это уже по Станиславскому, но…
Фото из личного архива
Николай: В «Театре.doc» была похожая стилистика: мы от всего отказались, от режиссеров, от света, музыки, костюмов, имен героев. Остались свои имена, собственная одежда, драматург и актёр. К тому же, у нас с Иванкой всё «по живому» делалось, мы работали с тем, что есть – а ничего не было. Для меня начало войны всё обрушило. Подумал: все формы потеряли смысл. Ну как, о каком вообще театре может идти речь?
Иванка: Реальность сама навязывала художественное решение. А когда мы стали читать контракт с площадкой в Эдинбурге, то поняли: просто счастье, что у нас ничего нет. Тебе же дают буквально 15 минут между двумя спектаклями. За это время предыдущая театральная компания должна уйти, а ты должен всё установить и успеть впустить зрителей. За 15 минут! И мы сказали, хорошо, у нас принципиально не будет декораций и не будет звука. Поэтому я пою вживую, но мне кажется, это здорово – такая дополнительная краска, когда женское присутствие вдруг материализуется в финале.
Однозначный образ Пьеты!
Иванка: Для меня тут важно слово «милосердие». Как будто в финале Аля достигает прощения. Это бессмысленное страдание, которое на неё обрушивается – его нельзя рационально осознать. И ей даруется выход – не знаю куда, вопрос открытый, и на самом деле на него отвечать не нужно. Она достигает освобождения очень, очень высокой ценой. Тут главное, на что отвечают зрители, свидетели такой параболы, если пользоваться брехтовской терминологией: «А что бы мы делали?».
Сужу по себе, текст сразу стал необыкновенно важным, задел за живое, потому что сама сразу задалась вопросом: как бы я поступила? Это аллегория человеческого пути и столкновения с ложью. Как выбрать между правдой и обманом? Действительно волшебный текст, необыкновенный и глубокий, позволяет в очень простых внешних формах поговорить о глубоких вещах. Сегодня это такая редкость.
