Снижая количество декораций (художник – Хьеми Шин) до минимума и выводя все крестьянские хоры за пределы сценического пространства, режиссер новой постановки «Онегина» Тед Хафман фокусирует наше внимание лишь на двух молодых парах классической истории. Сначала такое решение может вызвать недоумение: где же визуальная красота, за чем следить привыкшему к обычным «Онегиным» глазу, где все эти осенние деревья и петербургские колонны? Но, как на черно-белой фотографии лучше видны детали и структура композиции, в этом «Евгении Онегине» у зрителя будет возможность заметить неочевидные параллели между судьбами четырех молодых людей и удивиться некоторым психологическим трактовкам, которые раньше даже могли не прийти нам в голову.Тед Хафман, американский драматург и режиссер, автор нескольких оперных либретто и уже ставивший в Королевской опере «Психоз 4.48» по культовой пьесе Сары Кейн, принял такое решение не из желания эпатировать: в постановке нет ничего визуально гротескного, вызывающего и кричаще современного. Даже расширенная режиссером роль учителя французского месье Трике до своеобразного трикстера, клоуна-демона становится уместной и кажется данью некой ретро-традиции, фильмам или спектаклям 60-70-х годов XX века. Но Хафман, в сходной с Чайковским интенции побороться с давлением слишком известного и чересчур классического произведения, решает освободить оперу и свою постановку от груза ожиданий. Он подходит к ней как, условно говоря, «нерусский человек»: ищет, что в ней будет актуальным и понятным в любые времена и в любой культуре. Поэтому для Хафмана важно сделать оперу про русского «лишнего человека» Онегина и правильную, добрую, чувственную девушку Татьяну более минималистичной, открытой новым психологическим интерпретациям нюансов взаимоотношений главных героев. Так что достойными нашего внимания становятся не только Татьяна и Онегин, но также Ленский и Ольга, Гремин, старшая Ларина и даже Трике, тоже смирившиеся с потерями и быстротечностью времени.

Хафман обратил внимание на инновационный, почти случайный монтаж сцен в либретто Чайковского и Константина Шиловского, и развивает потенциал внутренней свободы, заложенный в опере. Режиссер сам придумывает названия для семи лирических сцен, выстраивая точную хронологию развития событий (мы привыкли к тому, что знаем ее по роману, но в опере она отнюдь не очевидна): «Осень», «Та ночь» (сцена с письмом Татьяны), «Следующее утро», «Зима» (сцена с именинами Татьяны), «Следующее раннее утро» (сцена дуэли), «Годы спустя» и очередное «Следующее утро» (сцена встречи Онегина и Татьяны). Как видно даже из этих названий, почти по-чеховски указывающих на течение времени, основная тема постановки Хафмана – наша память об ушедшем времени и молодости, сожаления о принятых или непринятых решениях. Кажется, что весь «Онегин» с его черно-белой стеной декораций и лишь отдельными цветовыми точками предметов – сам есть продукт воспоминаний. И тогда отрывочность оперы сразу приобретает смысл. А клоун-учитель Трике становится кульминацией этих воспоминаний, их свидетелем, почти что призрачной фигурой, придающей мистичность происходящему.

В таком ракурсе становятся более понятными и необычные решения режиссерской трактовки. Так, в начале постановки канадский баритон Гордон Бинтнер делает глубокий поклон зрителям и отходит на задний план, наблюдая за первой сценой. В конце он зарифмовывает начало таким же поклоном. Похожим образом кланяется и Ленский, вставая после дуэли, – а наблюдает за ней все тот же месье Трике, который днём раньше заправлял именинами Татьяны, порадовав всех фокусом с тортом и шарами, а позже размазал по лицу грим, будучи не в силах остановить ссору. Кажется, это воспоминание о прошлом, попытка прожить его заново, неравная борьба с вечно смеющейся над планами судьбой. Менее понятны и, пожалуй, плосковаты другие решения: двое детей у Татьяны (может, она просто не может их бросить?), поцелуи Ольги и Онегина перед котильоном (с чего бы это вдруг?), слишком пафосное самоубийство Ленского, тогда как Онегин просто кладет револьвер на пол.

На эти решения часто не ложится текст оперы (например, с чего бы это няня выходила замуж в 13 лет в этом вневременном мире?). Часто страдает и музыкальная цельность: так, великолепно владеющая своим голосом Кристина Мхитарян теряет единство исполнения «письма Татьяны», так как у Хафмана ей дано слишком много суеты, раздумий, порывистых решений во время этого процесса. За Татьяну пишет письмо заспанная Ольга (Авери Амеро), пока та мечется по сцене, прикасаясь головой к огромной золотой раме Королевской оперы (то же самое сделает позже Онегин в момент ее отказа). И Татьяна находится не одна в этой самой интимной сцене русского оперного канона – неужели она так доверяет Ольге? Что-то здесь теряется – и музыкально, и психологически. Не хватает также цельности исполнению Ленского (армянский тенор Липарит Аветисян в целом очень хорош), так как режиссер придумал для его персонажа слишком много психологических «ужимок и прыжков». Отдельный разговор – исполнитель заглавной партии, канадский баритон Гордон Бинтнер. Его дикция и исполнение на русском оставляют желать лучшего, а эмоциональность не раскрывается за суетливостью и желанием показать разбитного, равнодушного ко всем человека. Иногда он даже ошибается – особенно в дуэте Ленским до дуэли, где нужно идеальное единство двух голосов.

Оркестр Королевской оперы под руководством дирижера Генрика Нанаси был под стать Бинтнеру – слишком много суеты, иногда слабый и неровный звук, нечеткое распределение динамики, как будто минимализм постановки Хафмана передался и оркестру. Хотя здесь мы ожидали контраста и страстной лиричности Чайковского. Точкой музыкального совершенства в постановке стало исполнение арии Гремина Дмитрием Белосельским – это образец мастерства и совершенства в каждой детали. Великолепен и Кристоф Мортань (месье Трике), исполнивший свою арию по-французски (русскоязычный зритель такого никогда не слышал) и своей поддельной комичностью вдруг внесший ноту высокого трагизма в оперу. Очень хорошее впечатление оставил хор (дирижер Уильям Сполдинг) – интересным стало решение в сцене именин Татьяны, когда на первый план выходили то мужчины, то женщины, рассказывая о своих заботах и печалях. Хор в постановке явился отдельным персонажем, его искренние эмоции, умение веселиться и великолепно танцевать (режиссер по движению Люси Бёрж) часто контрастировали со статичными страданиями главных героев.

Несомненно, постановка Хафмана даст почву для разговоров и дискуссий любителям оперы, поможет переосмыслить знакомые музыку и текст. Этого «Евгения Онегина» стоит увидеть, даже чтобы поспорить с ним и удивиться.