Брайтон казался идеальной опцией. Во-первых, потому что море. Во-вторых, потому что там всё время дуют ветра. А они, как известно, сдувают с плеч чужие голоса (надо сказать, на моих плечах в последние месяцы прописалась целая редакция внутренних критиков, и все — с дипломами). В-третьих, в Брайтоне я когда-то уже спасался. Правда, не от тостеров, а от женщины по имени Елена и собственной наивности. Но это, как говорится, дело прошлое и не совсем литературное.

Наконец, решающим фактором стал момент, когда тостер аккуратно выплюнул обугленный кусок хлеба прямо мне в лоб и насмешливо щёлкнул. После чего в доме отключился свет. Я воспринял это как знак, тостер — как свою победу, а Вселенная, похоже, облегчённо выдохнула.

В какой момент вдохновение стало требовать смены географии сказать сложно. Возможно, когда я начал разговаривать с тостером. Или когда тостер стал отвечать. Как бы то ни было, я купил билет на поезд и уехал в Брайтон, потому что — море. А ещё потому что тостер посоветовал. Но это уже совсем другая история.

Рюкзак был собран: блокнот, ручка, термос с облепиховым чаем (потому что у облепихи магические свойства, все писатели это знают), странная пуговица из ящика письменного стола, про которую я давно подозревал, что она не совсем пуговица, и несколько мандаринов (просто с мандаринами жизнь кажется сносной). Тостер, на всякий случай, остался на кухне. С ним лучше держать дистанцию. Особенно в апреле.

Поезд до Брайтона не отменился и не опоздал, чему я удивился больше, чем мне свойственно. Мир как будто сам подыгрывал моей маленькой попытке всё начать сначала. Сесть в поезд, уехать в приморский город, вдохнуть запах йода и водорослей, послушать чаек, выпить кофе в каком-нибудь старом уютном кафе, которое пахнет ванилью, книгами и заброшенными мечтами. И, если повезёт, написать хотя бы одну хорошую строчку.Вот тут начинается самое интересное. Потому что, как выяснилось позже, всё, что происходило со мной до этого — тостеры, чашки, Лена, литература, даже облепиха в термосе — было только прелюдией.
А Брайтон… Брайтон всё это знал. И притаился до поры до времени.

***

Любимый приморский город встретил меня так, как обычно встречают старого знакомого, которого не ждали, но всё равно рады видеть — ветром, запахом рыбы, жареной картошки и кофе, и, кажется, чаем Earl Grey, разлитым прямо по тротуарам.

Я стоял на площади перед вокзалом, принюхиваясь (чай, соль, подгоревшие вафли и лёгкое разочарование), когда заметил его. Он был одет в пиджак цвета густого индиго, с платком в нагрудном кармане, из которого выглядывал, если я правильно увидел, то ли хомяк, то ли броненосец. Человек подошёл ко мне, как будто мы были старыми знакомыми, и сунул в руки сложенный лист бумаги.

— Выглядишь, как тот, кто умеет писать, а значит — и искать. Не возьмёшься вернуть кота?
— Какого кота?
— Рыжего. Ушёл к ведьме. Она в старом доме на холме, неподалёку от Черного Камня. У неё чай с ромашкой и завышенные ожидания.

Я посмотрел на него, как на конченного психа, но отчего-то не повернулся и не ушёл, а продолжал пялиться на него с нескрываемым удивлением и даже пытался что-то возразить, но безуспешно. Всё было решено без меня.

— Кот ушёл, — сказал он буднично. — Твоя задача — вернуть.Он развернулся и побрёл прочь, не оглядываясь.
Я глянул на бумагу. Адрес. Холм. Дом. Похоже, и правда ведьма. Записка была написана чем-то вроде стилизованного рунического алфавита, криво, но уверенно. Листок с адресом выглядел так, будто его исписал левой ногой человек не особо грамотный, но озарённый неистовым приступом вдохновения.
Я остался на площади с ощущением, что жизнь снова начала происходить.

***

Я спустился с вокзала в город, прижимая к груди странную записку. Над Брайтоном повсюду нависало море. Не в смысле «влажности в воздухе», а буквально. Где бы я ни был, казалось, что море где-то совсем рядом — вот прямо за углом — и наблюдает за мной сверху и справа, как толстый кот со шкафа, которому в целом безразлично, но все же немного любопытно: не принёс ли ты, часом, рыбу.

Я брёл по центру, сквозь улочки, в которых ретро-магазины и кофейни перемежались с лавками, торгующими всем: от арома-масел и карнавальных шляпок до забытых воспоминаний, неспетых песен и детских снов. Надписи на витринах сообщали, что здесь можно «починить внутренний мир», «отпустить тени прошлого» и «купить чай, который утИшает чувство вины». Один магазин назывался «Здесь бывал единорог, но убежал» — и я почему-то поверил.

На одном из перекрёстков ко мне подошёл высокий тощий человек в длинном пальто, зелёной шляпе и оранжевых очках, протянул мне перо павлина, посмотрел на меня строго и сказал:

— Ты идёшь правильно.
— Простите?
— Если бы шёл неправильно, я бы тебя не встретил.

Он удалился, не сказав больше ни слова. Я остался с пером и лёгким ощущением, что город играет со мной в какую-то очень вежливую и немного извращённую игру.

На следующем перекрёстке я повернул не туда, куда следовало, — и витрина старого антикварного магазина, мимо которой я только что проходил, внезапно оказалась справа, а не слева от меня. Причём хозяин за стеклом подмигнул мне и жестом показал, куда сворачивать. Судя по выражению его лица, это была не шутка, а часть какой-то странной логистики, известной только Брайтону и его тайным службам навигации.

Через пару часов блужданий и попыток найти адрес, написанный на бумажке, я оказался у холма, который, похоже, не значился ни в одном навигаторе. Машина просто не смогла бы туда заехать. Проезжей дороги там не было. А сам холм был. Очень даже. Покрытый выгоревшей травой, с одной-единственной тропинкой, извивающейся, как кошачий хвост.

На вершине холма стоял дом, по внешнему виду которого сразу хотелось сказать: «ага, ведьма». Там были и облупленная черепица,  и густые заросли душистых роз, и окна, в которых отражалось небо с другой погодой, и флюгер на крыше в виде путника с посохом в длинном плаще и шляпе, идущего, вытянув вперёд руку, туда, куда дует ветер. А рядом с ним — кот, задравший хвост вверх, его верный товарищ.
Ворон на дверях, конечно, тоже был. И, конечно, притворялся спящим.

Я постучал. Ворон не ответил.

***

Дверь открылась сама собой. Разумеется. Иначе было бы даже неприлично.
Я вошёл и оказался в пространстве, которое можно было бы назвать кухней, если бы не тот факт, что в ней оказалось слишком много несъедобного и подозрительно мало кухонного. В углу стоял буфет, на полках которого уютно соседствовали: баночка с надписью «Соль для отпугивания токсичных родственников», маленькая сушёная русалочья лапка (да-да, именно лапка), связка ключей, привязанная к воздушному шарику, и медный чайник, который сам в себя наливал воду из стоящего рядом кувшина. С усилием, с плеском, но с явным осознанием всей серьёзности своей миссии.

На потолке висели пучки трав, кореньев и чего-то ещё, чему я затруднился дать имя, но точно не хотел бы добавлять это в суп. Некоторые из них шептались. Один, по-моему, храпел. Над плитой висела сковорода с надписью «Для гостей». Я предпочёл не уточнять, в каком смысле. С потолочной балки свисал большой пучок свежей лаванды, чуть ниже, на фиолетовой бархатной ленте болтались две барсучьи головы (одна из них, кажется, моргала). Под ногами лежал слишком пушистый ковёр, который категорически не хотел, чтобы на него наступали. Я это понял после первого же шага: ковёр задрожал, как кошка, которую погладили против шерсти, и недовольно фыркнул.

Стол был деревянный, широкий, весь в порезах, пятнах от чернил и, по всей видимости, ритуального воска. На нём стояла чашка с недопитым ромашковым чаем, рядом лежала раскрытая книга, в которой закладкой служил мох. И ещё одна чашка. И ещё. А потом я понял, что чашек было не меньше двадцати, и все были заняты. Некоторые мышами. Одна — светлячками.

На стене висело зеркало, в котором я отражался на пару лет моложе, чем сейчас и на пару сантиметров выше. Что польстило, но уже не особо удивило. Над зеркалом — табличка: «Верь только половине». Я не знал, половине чего именно и какой из двух, но покладисто покивал, на всякий случай. И тут отражение вдруг скорчило мне гримасу. Не злую, не смешную, скорее независимую. Как будто оно знало что-то, чего я не знал, и решило, что пора показать характер. Я вздрогнул, моргнул, и оно снова стало обычным. Я решил, что это мне показалось с перепугу. (Хотя, на самом-то деле, как стало понятно позже, не показалось, а ПО-КА-ЗА-ЛОСЬ).

Пахло внутри чабрецом, сушёными яблоками, мокрой пыльной древесиной, кардамоном, лисьим мехом, чем-то, что можно было бы назвать «вековая пыль благих намерений», и печеньем. Каким-то особенно правильным печеньем — домашним, коричным, чуть горелым, но от этого только вкуснее. Воздух был густым и тёплым, как будто его кто-то варил в меду на медленном огне.

Комната оказалась набита предметами, каждый из которых был либо магическим, либо претендовал на это. На одной полке стоял изящный фарфоровый чайник с красивой надписью золотом: «Грею только для тех, кто искренен». На другой примостилась шкатулка, открывшаяся, когда я на неё посмотрел, и захлопнувшаяся, когда я сделал шаг в сторону. Рядом стояли часы, стрелки которых шли вразнобой, но показывали абсолютно точное время, если ты знал, какое тебе нужно. На стенах висели карты звёздного неба, но помечены на них были не созвездия, а фразы вроде «место, где я забыл, зачем пришёл», «вспышка надежды» и «секретный выход, если совсем тошно».

В углу сидела она — красивая женщина неопределённого возраста, с седыми волосами, заплетёнными в косу толщиной с канат, и в вязаном кардигане цвета мокрой сосны. На шее у неё висела ложка, на которой было выгравировано что-то вроде «перемешай судьбу». А в руках она держала спицы со сложным вязанием. Женщина эта выглядела так, как будто она была не в комнате, а сама была комнатой. Или, по крайней мере, хозяйкой пространства, в котором всё — от чайника до теней — подчинялось ей по умолчанию. И вязала она своими спицами узоры из нитей судьбы, не меньше.

— Ты пришёл за котом, — сказала она, не глядя на меня.

Я кивнул.

— Рыжий, вредный, самовлюблённый тип. Ушёл и всё. Теперь думает, что он — единорог. — Она фыркнула. — Так бывает с каждым, кто перестаёт пить ромашку.

Она подняла глаза от вязания. Вязала она, что-то, одновременно напоминавшее и свитер, и рыболовную сеть, и схему лондонского метро.

— Садись, — сказала она приветливо. — Только не на тот стул, он обижается. Лучше вон на тот, с подушкой. Он тебя уже принял.

Я сел. Она посмотрела на меня поверх очков.

— Значит, кота вернуть хочешь?

Я собрался сказать, что не то чтобы прям хочу, но как-то уже начал… Но тут она махнула рукой.

— Неважно. Всё равно пришёл. А значит — готов.

Тут я почувствовал движение сбоку и увидел, что чайник начал наливать мне чай с ромашкой. Сам. Медленно, но аккуратно. Пар поднимался от чашки, как дым от костра, и пах почему-то не цветами, а яблоками и первой книгой, которую я в детстве прочитал до конца.

— Кот — существо своевольное, — продолжила ведьма, — но не глупое. Он ушёл туда, где его услышали. К русалке. 
— Простите?
— Русалка. В аквариуме. На набережной, у пирса. Её зовут Лили, но она представляется иначе. Не спорь. И не пялься, когда она поёт. Особенно если рядом вода.
Я, кажется, кивнул.

Она встала, подошла к шкафу, который, судя по табличке, был настроен на отказ: «Открываюсь только по праздникам и при сильной эмоциональной вовлечённости». Но ведьма его всё-таки открыла. Я решил, что у неё просто всегда праздник.

Из шкафа она достала то, что сначала показалось мне причудливой вазой, потом — моделью космического корабля, а потом оказалось небольшой банкой. Стеклянной. С плотно закрытой крышкой. Внутри — пузырьки синих огоньков и записка, которая пылала алым, явно от возмущения. 

— Отнеси это Лили, — сказала ведьма. — Она в Аквариуме. Ты там легко найдëшь её. Пропустить — невозможно, она там одна такая. Она тебе скажет, куда дальше. Наверное. Только не зли её.

Ведьма протянула мне банку. Синие огоньки внутри мягко светились. Алый бумажный всполох возмущённо метался по банке вверх и вниз, как будто пытался вырваться на волю. На ощупь банка была тёплой, почти горячей.

— Что это? — спросил я у ведьмы.
— Угу. — Она кивнула, будто я задал правильный вопрос. — Только не открывай. Даже если очень захочешь.
— А что будет, если…?
— Будет. — Она многозначительно вздохнула и пристально посмотрела мне прямо в глаза. — А тебе ещё к эльфам потом. Лучше и не начинать. — Иди уже, — сказала она, — чай подождёт. А русалка — нет.
— А кот?
— Кот будет там, где ты сам себя не ждёшь. — Она усмехнулась. — Все коты обитают в таких местах.

Я взял банку. Огоньки внутри вежливо вспыхнули. Мне стало как-то тревожно и спокойно одновременно.На выходе ковёр под моими ногами недовольно вздохнул, связка лаванды шепнула что-то про «осторожно, не пропусти поворот», а дверной ворон, наконец, кивнул.
Я спустился с холма. В руке — банка. В голове — русалка. Внутри — полное ощущение, что я стал похож на персонажа странной сказки и впереди у меня абсолютно волшебные приключения.

***

Аквариум оказался именно там, где и обещала ведьма, — прямо у моря, в старых кирпичных сводах, которые больше всего напоминали подземные коридоры дворца Нептуна, временно сданного в аренду туристам.

Там стояла особенная тишина: звуки не исчезали, а становились жидкими, как вода. Шорох шагов плыл по каменному полу. Где-то наверху визжали дети, но здесь их голоса превращались в отдалённое эхо, будто сами рыбы не позволяли шуметь слишком громко.

Свет лился сквозь аквариумные стены и дробился на сотни кусочков. Блики ползали по потолку и по лицам посетителей, превращая их то в пиратов, то в утопленников, то в растерянных морских коньков. Иногда казалось, что сам коридор плывёт, и я вместе с ним.

И вот — она. Лили. Роскошная Drag Queen вся в блёстках, сидящая на камне в бассейне, изящно машущая хвостом, словно это не дешёвый латекс, а настоящая чешуя, подаренная ей морской бездной. Она была центром всего происходящего и затмевала собой даже пёстрых коралловых рыб. Её ресницы были похожи на чёрные пиратские паруса, туго натянутые ветром, но почему-то щедро усыпанные блёстками. Такое зрелище могло вогнать в тоску любого адмирала.

А голос!.. Голос был таким, что у меня дрогнули колени.
Зал стих. Даже акулы в соседнем резервуаре зависли, как вежливая охрана на королевском приёме.

— Darling, — сказала Лили, и её «r» прозвучала, как шампанское, которому стало слишком тесно в бокале, — ты выглядишь так, будто пришёл вернуть долг, хотя мы с тобой ещё даже не встречались.

Она протянула мне руку, ногти которой сверкнули, как набор опасно заточенных клинков для очень дорогой дуэли. Я пожал её и невольно поклонился. И световые блики в тот же миг сложились в корону у неё на голове. Может, мне показалось, но я решил не спорить с оптическими иллюзиями.

— Я… кота ищу, — пробормотал я.
— Ну разумеется, кота, — Лили рассмеялась, и смех её прозвучал так, будто на мраморном полу под округлыми сводами рассыпались фонтаном жемчужные бусины, которые, вразнобой подпрыгивая, катятся и никак не могут докатиться до стены. — Все всегда ищут кота. Но коты — это не предметы. Их невозможно «вернуть». Их можно только дождаться. Или позвать. Или обмануть. Или… влюбиться. Но последнее я никому не советую. Особенно мужчинам с блокнотами.

Она бросила взгляд на банку, которую я держал. Синие огоньки внутри радостно затрепетали, а алый след взвился вверх, словно приветствуя хозяйку сцены.

— Ах вот оно что… — Лили улыбнулась так, что на секунду я почувствовал себя пирожным без крема. — Ведьма дала тебе игрушку. Интересно. Ты хоть знаешь, что там внутри?
— Понятия не имею, — признался я честно.
— Вот и прекрасно. Так и оставь. Знание это самая скучная форма иллюзии.

В этот момент рядом с нами, прямо посреди зала, проплыл рыжий хвост. Мой кот. Ну или не совсем мой, но точно тот самый. Он гордо прошёл вдоль аквариумного бортика, словно был здесь главным экспонатом, а не эти ваши скаты и морские коньки.

Я чуть не кинулся за ним, но Лили остановила меня взглядом, в котором было больше власти, чем в десяти королевских указах.

— Не торопись, милый. Коты бегают от тех, кто спешит. А если уж этот выбрал меня — тебе придётся научиться слушать песни под водой. Только так его вернёшь. Тебе придётся уловить миг, когда слова перестают быть словами и превращаются в волны.

И она снова запела.

Свет вокруг дрогнул, вода в аквариумах пошла рябью, а коридоры начали растворяться, словно кто-то крутанул ручку старого радиоприёмника и поймал другую частоту.
Её голос действительно оказался радиоприёмником, только с диапазоном, о существовании которого мне раньше никто не сообщал. Всё вокруг дрогнуло, своды аквариума вытянулись и растворились, а вместо кирпичной кладки над моей головой качнулись водоросли. Блики стали настоящими волнами, и я оказался посреди подводного зала, где свет шёл не от ламп, а от стай серебристых рыб, крутящихся хороводом. И среди них — на миг, на полвзгляда — я увидел себя. Или не совсем себя. Силуэт, плывущий рядом, чуть впереди, чуть быстрее, как будто уже знает, куда. Я моргнул, и он исчез. Но ощущение осталось: часть меня ушла вперёд.

Лили уже не сидела на искусственном камне для туристов. Она парила в воде — настоящая русалка, с хвостом, переливающимся так, как никакой латекс никогда не сумел бы. Её волосы плавно колыхались в такт мелодии, звучавшей у меня в голове или вокруг меня, а глаза светились, будто кто-то зажёг в них пару синих подводных фонарей.

— Ну вот, — сказала она так, будто мы просто сменили декорацию театра. — Добро пожаловать туда, где коты чувствуют себя дома.

И действительно: рыжий хвост мелькнул впереди, но теперь кот был уже не котом, а чем-то бóльшим. Он скользил в воде легко, как морской зверь, и время от времени оборачивался, чтобы проверить, следую ли я за ним. Я пошёл. В смысле — поплыл. Хотя я точно не помню, делал ли хоть одно движение руками. Вода держала меня, как будто решила: «Ладно, ты гость, но без глупостей».

Мы двигались сквозь водяные коридоры, мимо колонн, поросших ракушками. Где-то вдали поднимался настоящий город: башни из кораллов, улицы из песка, купола из пузырей. Я, конечно, ожидал чего угодно, но никак не того, что «соседняя реальность» окажется оборудована лучше, чем половина европейских столиц.

Кот — или то, чем он теперь был — нырнул в арку из кораллов и растворился в синеве. Мы с Лили последовали за ним.

Город оказался не просто красивым, но и изменчивым. Его улицы жили собственной жизнью: если я сворачивал не туда, то оказывался в том же месте, с которого начинал. Башни меняли высоту, мосты складывались и расправлялись, как крылья. Казалось, что сам город испытывает меня: достоин ли я идти за котом дальше.

Кот вёл нас всё глубже, в самую сердцевину этого места. Там начиналось испытание. Оно было не в том, чтобы сражаться или добывать — город испытывал память и внимание. Каждая улица здесь жила по своим законам: одна вела в будущее, другая в прошлое, третья — в тупик, где тебя дожидался собственный страх. Нужно было выбрать правильный путь, и у меня было такое чувство, что кот знает дорогу, а я должен сам догадаться, каким образом туда попасть.

Лили не вмешивалась, только наблюдала — как строгая учительница, которая почему-то решила, что экзамен я должен сдавать без подсказок. Кот же вёл себя ещё хуже: появлялся впереди и тут же исчезал, будто подзадоривал меня.

— Он проверяет тебя, — сказала Лили наконец, легко скользя рядом, как будто и не плыла вовсе. — Тебе придётся вспомнить, что для тебя самое важное. Этот город пускает внутрь только тех, кто может ответить честно. Я задумался, но однозначного ответа не нашёл.

Наконец, мы вышли к площади. 

На площади нас встретили рыбы. Вернее, существа, которые при ближайшем рассмотрении оказывались одновременно и рыбами, и людьми, и ещё чем-то третьим, о чём я предпочёл бы не догадываться. У всех у них были странные глаза: тёмные, круглые, внимательные, как у кошек в сумерках. Они не говорили, но их слова звучали прямо у меня в голове: «Гость пришёл. Гость ищет кота. Пусть гость ответит — зачем?»

Я попытался открыть рот, но только выпустил смешной пузырь.

В центре площади стояла чаша, наполненная водой, чёрной и неподвижной. Ни волн, ни отражений — только бездонная тень.

— Вот и испытание, — сказала Лили, подводя меня к чаше. — Смотри внимательнее. Если заглянешь — увидишь не то, что есть, а то, что потерял.

К этому я не был готов. Но кот сел рядом с ней и посмотрел на меня так, что я понял: выбора нет.

Я наклонился над чашей. Сначала там не было ничего — только чёрная гладь, такая глубокая, что можно было утонуть в ней взглядом. И вдруг на поверхности дрогнули лёгкие круги, и проступили следы. Маленькие отпечатки лап — ровные, чёткие, как будто кот шёл прямо по воде. Следы вели куда-то вдаль и исчезали за краем чаши.

Я хотел потянуться за ними рукой, но поверхность задрожала, и в глубине проступил другой образ. Мальчишка. Смешно растрёпанный, с блокнотом в руках. Он сидел на крыльце старого дома и явно кого-то ждал. Я узнал это лицо сразу — хотя прошло много лет. Это был я. Маленький. Настолько маленький, что ещё верил: стоит позвать — и кот непременно придёт.
В горле встал ком. Я чуть не разревелся навзрыд.

И только тогда из чаши вынырнул кот — мокрый, недовольный, но настоящий. Он встряхнулся, посмотрел на меня с тем самым выражением «опоздал, как всегда», а вместе с ним пришёл и правильный ответ.

— Кот явился ко мне в тот момент, когда я перестал понимать, что делать дальше, — признался я. — И я ищу его, потому что не хочу остаться без кота, даже если он проводник неизвестно куда.

Кот фыркнул, будто сказал: «Ну наконец-то». И в этот момент город перестал играть со мной в загадки — улицы выпрямились, мосты встали на место, а башни приняли свою настоящую высоту. Люди-рыбы вокруг одобрительно зааплодировали, их плавники захлопали, словно десятки мокрых ладоней.

— Значит, экзамен сдан, — усмехнулась Лили. — По крайней мере, на сегодня.

Кот вылез из чаши, встряхнулся, как будто именно он только что выдержал экзамен, и улёгся у моих ног. Но ненадолго. Через миг он посмотрел на Лили, потом на меня — и исчез. Не растворился в воздухе, не уплыл обратно в воду, а именно исчез, как если бы его и не было никогда.

— Всё, милый, — сказала Лили и мягко коснулась моей щеки холодными пальцами. — На этом этапе он с тобой не пойдёт. Коты не терпят долгов. Они появляются, когда им интересно. А пока у тебя есть другие дела.

Она ткнула когтем в банку. Синие огоньки внутри лениво плавали, а красная искра затаилась, как спичка перед вспышкой.

— Банку не открывай, пока не придёшь туда, куда я скажу. И не пытайся понять, что там внутри. Это не твоя забота.
— А если случайно?.. — начал я.
— Darling, — перебила Лили, — случайности придумали те, кто слишком боится признать собственные ошибки. Просто не открывай.

Я хотел было возразить, но она протянула ладонь. На ней лежал тонкий серебряный перстень в виде змеи, кусающей свой хвост.

— Ты отлично справился с первым испытанием и за это я хочу дать тебе одну безделицу на память, но не простую, а волшебную. Она поможет тебе оставаться в двух реальностях одновременно, — сказала она. — Но чтобы получить ее, нужно отдать что-то, что тебе очень дорого. Или ты просто думаешь, что оно тебе дорого и боишься с ним расстаться.

Я обшарил свои карманы. Ничего ценного там не было: только блокнот, карандаш и пара подсохших корочек мандарина. Я выбрал блокнот.

— Мне кажется, без этого я не смогу, — признался я.
— Наоборот, — улыбнулась Лили. — Только без него ты и сможешь.

Я вложил блокнот в её руку. Она легко подбросила его, и тот рассыпался в воздухе сотнями маленьких бумажных рыбок, которые тут же уплыли в разные стороны.

— Теперь иди, — сказала Лили. — Тебя ждёт Колокольчиковый лес. Найди там трёх существ, которых вы зовёте эльфами. Хотя сами они предпочитают более длинное и занудное название… но я не могу его запомнить. Пусть они сами тебе всё расскажут. Они испытают тебя ещё раз. И если пройдёшь испытание, дорога откроется.

***

Я вышел из аквариума в самый обычный, влажный от тумана Брайтон. Только теперь каждая улица казалась мне частью другого мира. Пятна света от фонарей на набережной покачивались, будто медузы, в такт набегающим волнам. Люди спешили по своим делам, но у некоторых лица сверкали серебром, словно под кожей у них прятались рыбьи чешуйки.

Я вернулся в город, будто вынырнул из сна — и оказался на шумной улице, где пахло устрицами с лимоном, пончиками в сахарной пудре, кофе и бензином. Люди вокруг прогуливались, как ни в чем не бывало, и только я, наверное, чувствовал, что мир слегка перекосился.

Я шёл, как обычно, но навстречу попадались не только люди. У газетного киоска ворона, насупившись, продавала свежую прессу, ловко орудуя крыльями. На автобусной остановке огромный пёс в кепке читал детектив и рычал, когда сюжет заходил в тупик. А один мальчик, пробегая мимо, подмигнул мне и внезапно исчез, оставив после себя запах мела и школьной доски.

Особенно запомнился старик на лавке. Он протянул мне лист бумаги, похожий на карту, но линии на ней шевелились и складывались в ноты.

— Это дорога в Колокольчиковый лес, — сказал он. — Но чтобы пройти по ней, надо слушать. Используй уши, а не глаза.

Я взял карту, и она заиграла тихую мелодию — словно музыка знала, куда мне идти. Над пирсом стрижи выстраивались в причудливые фигуры — и вдруг сложились в узор, похожий на стрелку. Присмотревшись, я понял, что они указывают то же направление, что и стариковская мелодия.
Так я шаг за шагом добрался до окраины города, где дома становились всё ниже, тротуары — всё реже, и, наконец, улица превратилась в лесную тропу. К этому времени на город сползли мягкие сумерки — те самые, когда фонари стараются не встречаться глазами с прохожими, чтобы никто не заметил, что они ещё не работают. И вот уже впереди показался Колокольчиковый лес: листья колыхались и светились, каждый — крошечная свеча, и всё вместе походило на бесконечное море огоньков, будто кто-то рассыпал миллионы светлячков или забыл выключить небесные гирлянды.

Там, в глубине леса, я встретил троих. Двое постарше — мужчина и женщина, и один совсем юный парнишка, почти подросток. В руках у них были плетёные корзинки. Они были одеты как люди обычно одеваются для прогулки в лес — в жёлтые резиновые сапоги, серо-зелёные дождевики и смешные панамки. И всё же, их невозможно было принять за обычных людей: слишком лёгкие движения, слишком глубокие глаза, слишком прозрачная кожа.

— Люди зовут нас эльфами, — сказала женщина высоким голосом с хрустальными нотками, напоминающим пение стекла и воды. — Но это слово слишком грубое.
— Мы специалисты по настройке тонких планов реальности, — добавил второй, в котором чувствовалась древняя усталость.
— Но звучит скучно, — улыбнулся юный, — а жить скучно мы не любим.
— Мы зададим тебе три вопроса, — добавил он. — Ответишь честно — получишь дорогу дальше.
— А если нет? — спросил я, пытаясь не показать дрожь в голосе.

Старший слегка улыбнулся:
— Тогда ты сам станешь загадкой. Для других. Навсегда.

Первая загадка была такой:
— Что всегда идёт вперёд, но никогда не возвращается?

Я наморщил лоб. Хотел ляпнуть что-нибудь про счёт в баре, но сдержался. Ответ лежал на поверхности.
— Время, — сказал я.

Эльфы кивнули. Молодой даже хлопнул в ладоши, но старшие шикнули на него.
Вторая загадка:
— Что принадлежит нам, но другие используют это чаще, чем мы сами?

Тут я чуть не сказал «совесть», но вовремя понял, что это слишком философски. Подумал, вспомнил почему-то ворону-газетчицу и мальчика, исчезнувшего с запахом мела.
— Имя, — выдохнул я.

И снова кивок.
Третья загадка:
— Что исчезает, когда им делятся? 

Я задумался дольше всего. Сначала в голову лезли какие-то очевидные глупости вроде денег, но я сразу понял, что проверка тоньше. Я закрыл глаза, вспомнил Лили, её смех и взгляд, кота, исчезнувшего без объяснений.
— Секрет, — сказал я наконец.

На мгновение в лесу стало так тихо, что я решил: ошибся. Но потом старший эльф кивнул.
— И правда. Секрет умирает, если не оставить его при себе. Целиком.

Он посмотрел на меня чуть пристальнее и добавил:
— Ты не только нам отвечаешь. Тот, кто за твоей спиной, тоже слушает.

Я испуганно оглянулся, но никого позади себя не увидел.
— Молодец, — сказал младший, сияя. — Проходи. Дорога открыта.

Я сделал шаг — и воздух впереди пошёл рябью. Лес, светящиеся колокольчики, прозрачные силуэты эльфов начали дрожать и таять на глазах, будто я смотрел на отражение в воде и кто-то пустил по ней круги. Осталась только тропа, уходящая в туман.

— И куда теперь? — спросил я, не то у них, не то у самого себя.

Женщина-эльф отозвалась:
— К дракону, разумеется. Иди туда, где живёт пламя в стекле. Там твой следующий экзамен.

Молодой протянул мне что-то вроде монеты, только вместо герба на ней был выгравирован глаз, а вместо металла — тёплый янтарь.

— Талисман, — сказал он. — Чтобы тебя узнали. Но не обольщайся: он не защитит, лишь напомнит, кто ты.

Старший добавил:
— Ищи его среди людей. Он прячется не в пещере, а в доме, полном смеха, дыма и шума. Среди криков и песен он пьёт молча. Там и найдёшь его. Удачи тебе, путник!

Дорога вывела меня обратно в город, хотя я не помнил, как прошёл границу леса. Я просто моргнул — и вот снова влажный Брайтон, огни витрин, запах пива, йода и жареной картошки. Но теперь каждая дверь казалась возможной ловушкой. Дом полный смеха, дыма и шума — похоже на бар или паб. По ним я и решил пройтись в поисках Дракона. Разве можно было меня сегодня ещё чем-нибудь удивить?

***

Первым из них был Druid Arms. Внутри пахло старым деревом, мокрыми куртками и крепким элем. За стойкой спорили двое: то ли шахматисты, то ли волшебники — фигуры на доске двигались сами, время от времени бросая на игроков надменные взгляды. Я поискал глазами дракона, но нашёл только шум и густой дым. Не здесь.

Второй — Hobgoblin — двухэтажный зелёный дом с облупленной вывеской и мутными окнами, но разрисованный милыми хобгоблинами, танцующими мышами, ежами, жабами, цветами и мухоморами. Здесь было светлее, чем следовало, даже слишком: весь зал горел зелёным сиянием, будто потолок скрывал гигантскую лампу с травами. Бармен — человек-дуб с глазами янтарного цвета — наливал эльфийское пиво в кружки из коры. Люди и не-люди сидели вперемешку. Один бородатый мужик держал в руках флейту, из которой вылетали живые птицы вместо звуков. Но снова не то. Я почувствовал: дракон бы здесь задыхался от всей этой лёгкой магии.

Оставался третий — The Cauldron. Узкая дверь в подворотне, за ней три ступени вниз. В нос сразу ударил запах: дорогого алкоголя, пряного дыма и чего-то металлического с привкусом крови и мяты.

Я спустился. Зал был небольшой, полумрак, бархатные кресла и дубовые столики. Здесь никто не кричал. Каждый сидел так, будто его место принадлежало только ему и его тени.
И там, в самом тёмном углу, я его увидел.

Мужчина лет пятидесяти, безупречно выбритый, с короткими седеющими висками. На нём был тёмный костюм, жилет, изумрудный шейный платок с булавкой из рубина. Он держал в руке бокал дорогого виски — янтарь играл в свете редких ламп — и неторопливо выпускал кольца дыма из толстой сигары. Он не смотрел на меня, но я уже знал — это он. Он поднял на меня глаза — чёрные, с красным отливом, будто тлеющие угли, спрятанные глубоко внутри.

Я сделал уверенный шаг к нему.

— Ну что ж, — произнёс он, и голос его был глубоким, бархатным и слегка насмешливым. — Нашёл меня быстрее, чем я думал.

Я сглотнул.
— Вы… дракон?

Он улыбнулся так, что улыбка казалась почти вежливой, но в ней чувствовались зубы.
— Вопросы слишком простые, мальчик. Да, я тот, кого ты ищешь. Но не обольщайся. Ты пришёл не за зрелищем. Ты пришёл за испытанием. Самым трудным. Ты думаешь, ты ищешь ответы, но у каждого из них — своя цена. Ты готов её заплатить?

Он подался вперёд, и дым от сигары будто сложился в форму крыльев, чёрных и блестящих.
— Скажи, готов ли ты? — повторил он, медленно поворачивая бокал, так что янтарь внутри переливался огнём.

Я почувствовал, что у меня пересохло в горле. Но если я сейчас отступлю, то всё кончено.
— Готов, — сказал я, и голос прозвучал неожиданно твёрдо.

Дракон улыбнулся уголком рта.
— Готов… Все так говорят. Пока не узнают цену.

Он положил сигару на кромку хрустальной пепельницы и посмотрел на меня внимательно. В его взгляде не было гнева — только холодное любопытство.
— Первое, — сказал он. — Ты думаешь, что ищешь ответы. Но скажи: зачем тебе дорога дальше? Для кого ты идёшь? Для себя? Для неё? Для игры?

Я растерялся. Слова застряли. Всплыли лицо Лили, её пальцы, холодные и нежные, потом — кот, исчезнувший, как будто его и не было. Всплыли все странные улицы Брайтона, ворона-газетчица, мальчик с запахом мела. Для кого я иду?.. Для себя? Для них? Чтобы доказать, что могу?

 — Я… не знаю, — выдохнул я честно.

Дракон кивнул.
— Хороший ответ. Честный. Но помни: незнание — это тоже дорога. И она всегда приводит туда, куда ты меньше всего хотел бы попасть.

Он сделал глоток виски и продолжил:
— Второе испытание труднее. — Он достал из кармана жилета золотые часы на цепочке и щёлкнул крышкой. Внутри не было стрелок — только моё отражение, дрожащее, как в воде. — Посмотри. Скажи: кого ты боишься увидеть за своей спиной?
— Отвечай, — сказал дракон тихо. — Но помни: ложь будет гореть у тебя во рту.

Я сжал зубы, чувствуя, что слова сами вырываются наружу.

Я поднял взгляд на часы. Их чёрный циферблат блестел, как поверхность воды, и вдруг в отражении увидел свое испуганное лицо, а позади, слева от меня — худую высокую фигуру в длинном сером плаще, лицо скрыто капюшоном, а вместо глаз две холодные пустоты. Она стояла прямо у меня за спиной, будто ждала, когда я моргну.
— Смерть, — прошептал я, язык едва ворочался. — Мне страшно. Я боюсь её.

Дракон усмехнулся, и дым из его сигары вытянулся в тонкие черные спирали.
— Хороший ответ, — сказал он. — Честный. Тут ты не одинок. Большинство боится себе в этом признаться. Люди любят играть в бессмертных, пока не почувствуют её дыхание на затылке.
Всё живое хочет жить и потому смерть у многих вызывает ужас. У мудрых же она вызывает уважение. И благодарность.

Он сделал медленный глоток виски, поставил бокал так, что хрусталь звякнул о дубовую столешницу.
— Но скажи-ка, странник, — его глаза блеснули красным, — чего ты боишься больше: самой смерти или того, что ты проживёшь жизнь зря?

Я сглотнул, чувствуя, как в горле пересохло пуще прежнего. От Смерти за спиной веяло ледяным холодом, но слова дракона жгли сильнее.
— Если честно… — я замялся, стараясь не глядеть на часы, — смерть пугает меньше. Это как точка в конце предложения. Ну, поставил — и всё.

Дракон чуть приподнял бровь, с интересом.
— А жизнь зря?
— Вот это, — я криво усмехнулся, — хуже. Потому что это будто пишешь-пишешь предложение, а потом понимаешь, что всё время писал на полях чужой тетради.

Виски в его бокале чуть дрогнуло, как будто от смеха. Дракон затянулся сигарой и выпустил дым в виде аккуратного кольца.
— Хм. Ты не так прост, как кажешься. Многие предпочли бы отшутиться.
— А я что делаю? — Я развёл руками. — Просто у меня шутки дешёвые. Серьёзность — роскошь, которую я себе позволить не могу.

Он посмотрел на меня пристально, и в красных бликах его глаз я вдруг увидел не только себя, но и Лили, кота, эльфов, весь путь, который я прошёл. Будто он читал меня до последней строчки.
— Хорошо, — сказал дракон, медленно затушив сигару в тяжёлой пепельнице. — Ты прошёл первую часть испытания. Но впереди — главное.
— Глотни перед дорогой.

Он протянул мне неизвестно откуда взявшийся стакан с жидким янтарём. В бутылке при этом не уменьшилось. Я послушно глотнул, хотя алкоголь терпеть не могу. Но не спорить же с драконом. Себе дороже выйдет.

Дракон подался вперёд, и запах его сигары смешался с древесной горечью виски.
— Главное испытание, — сказал он тихо, но так, что слова будто разрезали воздух, — это не игра в загадки и не разговоры про страх. Ты должен будешь доказать, что твой выбор чего-то стоит.
— Какой выбор? — спросил я осторожно.

Дракон постучал пальцем по столу. На дубовой поверхности проступили три предмета — будто они всегда там лежали, просто я раньше их не замечал. Первый — перо, длинное, белое, сияющее, словно оно только что выпало из крыла какой-то невозможной лунной птицы. Второй — маленькая чёрная коробочка, гладкая и глухая, без замков и щелей. Третий — тонкий ключ, старый, ржавый, но явно когда-то открывавший что-то очень важное.
— Одно возьмёшь с собой, — произнёс дракон. — Остальные исчезнут навсегда.

Я не удержался и фыркнул:
— Классика. Перо — значит свет, надежда. Коробка — темнота и тайна. Ключ — дорога вперёд. Всё как в книжке.

Дракон усмехнулся, в его взгляде мелькнуло что-то хищное:
— Всё как в жизни. Только помни: что бы ты ни выбрал, это изменит тебя. Не мир вокруг — тебя самого.

Я протянул руку… и замер. Я смотрел на предметы, будто они лежали не на деревянном столе в пабе, а у меня на сердце. Перо сияло так, что хотелось немедленно его схватить и в то же время, оно заставило меня отшатнуться: оно казалось лёгким, как сама мечта. Но вдруг я понял, что перо не ведёт дальше. Оно уводит в сторону. С ним я смогу улететь, но не смогу дойти. А я устал бежать в попытках спрятаться.

Коробочка… её гладкая чёрная поверхность будто манила к себе. Внутри наверняка можно спрятать всё: и вину, и тревогу, и даже воспоминания, которые разрывают изнутри. Но я вдруг понял, что если начну складывать туда всё подряд, то очень быстро останусь пустым сам, а она превратится в тяжёлую ношу, которая будет пригибать меня к земле.

И был ключ. Ржавый, странный, слишком простой на вид, и всё же я чувствовал — он дышит теплом. Он звал. И пугал одновременно. Взять его — значит признать: дороги назад уже не будет. Ты откроешь не то, что удобно, а то, чего действительно ищешь. А если ошибёшься?..
Я колебался. Перо — это лёгкость, полёт, но ещё и бегство. Коробочка — защита, но с привкусом темницы. А ключ… ключ — это шаг в неизвестность.

— Ну? — дракон выпустил кольцо дыма и усмехнулся. — Боишься?
— Разумеется, — сказал я. — Но это нормально.

И я протянул руку. Пальцы сомкнулись на ключе. Тёплый металл будто отозвался, и на миг мне показалось, что в пабе стало тише.
Дракон кивнул — почти одобрительно, хотя в глазах его сверкнул огонёк насмешки.
— Хм. Интересный выбор. Значит, ты готов открывать двери, которых нет. Посмотрим, куда они тебя приведут.

Я сжал ключ крепче, и он вдруг обжёг ладонь — стал горячим, как если бы его только что вынули из огня. Я вскрикнул, но не разжал пальцев. В тот же миг стены вокруг задрожали, будто их охватила невидимая волна. Музыка смолкла, голоса посетителей растворились, и только дракон, сидящий напротив, оставался реальным.
— Вот и дверь, — сказал он почти шёпотом, словно сам был заинтригован. — Ну-ну, открой.

Я обернулся. Там, где секунду назад был вход в паб, теперь висела тёмная арка, очерченная светящимися узорами. Внутри — не городская улица, а коридор, уходящий куда-то вдаль, а за ним, вдалеке — сад. 
— Это твоя дорога, — дракон поднял бокал и сделал медленный глоток. — Но помни: ключ открывает не только двери, но и цену за них.
— И что за цена? — спросил я, чувствуя, как холодок пробегает по спине.
— Узнаешь, когда будет поздно, — дракон ухмыльнулся. — Именно в этом и смысл.

Я сглотнул. Ключ вибрировал в руке, требуя решения. Коробочка и перо исчезли — будто их никогда не было. Остался только я, ключ и арка.
Я сделал шаг вперёд. На меня пахнуло сыростью старых каменных подвалов, смешанной с чем-то сладким, почти приторным. Вдалеке горел красноватый свет.
— Вперёд, — сказал дракон, и его голос отозвался эхом прямо у меня в голове.

Я шагнул за порог. Арка сомкнулась позади меня, оставив только тихий шёпот за моей спиной: «Теперь начнётся настоящее испытание».

***

Коридор уходил вдаль, его каменный пол был неровным, влажным, как в старом подвале, и каждый мой шаг отдавался глухим эхом. Ключ в ладони становился то горячим, то ледяным — будто подсказывал, что дорога живая и наблюдает за мной.

Через несколько поворотов (что там шептала мне лаванда?) коридор открылся в зал. Огромный, круглый, он был похож на цистерну или колодец, только стены его уходили так высоко, что верх терялся во тьме. Там, вверху, светились красные огоньки — как хищные глаза кого-то жутко опасного, кто смотрит на тебя вниз и готовится к прыжку.

В центре зала висела дверь. Обычная деревянная дверь с кованой ручкой — только висела она в воздухе, без стен, без косяка, просто сама по себе. Под ней тянулся туман, похожий на молоко, и в этом тумане шевелились силуэты. Я мог различить очертания: то ли лица, то ли руки, то ли целые фигуры, которые поднимались, будто пытались выбраться, но тут же исчезали обратно.

— Вот куда ведёт твой выбор, — прозвучал в голове голос дракона, хотя его самого здесь не было. — Ключ открывает эту дверь. Но за ней то, чего ты боишься сильнее всего на свете.

Я застыл. В груди неприятно тянуло — как будто сама мысль о двери сжимала сердце в ледяном кулаке.
— А если я не открою? — спросил я, и мой голос гулко прокатился по залу.
— Тогда останешься здесь, вместе с теми, кто выбрал когда-то иначе, — отозвался дракон. — Вечно смотреть на дверь, но не пройти. Я посмотрел на силуэты внизу. Они вытягивали руки ко мне — не угрожающе, а скорее умоляюще. И я понял: это те, кто когда-то не решился.

Ключ пульсировал, требуя поворота. Я поднял руку к замочной скважине.
И в тот миг туман поднялся выше, и среди лиц я вдруг узнал знакомое — глаза Лили, её усмешку, её холодные пальцы. Она смотрела на меня из молочной пелены, и было непонятно: это она сама или всего лишь отражение моей памяти.
Я сжал зубы. Если за дверью правда то, чего я боюсь больше всего, то именно туда и надо идти.

Я вставил ключ в замок.
Щёлк.
Дверь дрогнула, и мир вокруг меня взорвался светом.
Дверь раскрылась беззвучно, и я шагнул внутрь.

Вместо леса или города там оказалась комната. Моя комната. Точнее — её пустая копия: та самая кухня, только без чашек, без тостера, без света. На столе — ведьмина банка, но внутри неё больше не мерцали огоньки. Там копошилась чернота, густая, как нефть.

Я сделал шаг вперёд — и стены задрожали, будто это была не кухня, а огромный чёрный желудок. Из углов послышался шорох, и я увидел самого себя. Второго меня. Он сидел за столом, опустив голову, и молча писал. Листы бумаги, сотни, тысячи, падали на пол, но на каждом была одна и та же фраза: «Ты не сможешь».

Я хотел отойти назад, но дверь исчезла. Оставался только он. Мой двойник поднял голову, и я встретился с собственным взглядом — но в его глазах не было ничего, кроме пустоты.
— Вот твой страх, — сказал голос дракона. — Ты боишься не смерти, не боли, а того, что всё окажется зря. Что в конце не будет истории.
— Это неправда, — выдохнул я.
— Это единственная правда, — сказал мой двойник и поднялся.

В его руках появился блокнот — тот самый, который я отдал Лили. Только в нём не было рыбок, а была пустота, разверзшаяся, как бездонная яма. Он раскрыл его, и комната начала втягиваться внутрь, как песок в воронку.

Я сжал кулаки. Вспомнил кота, как он вынырнул из чаши и тряхнул усами, как смотрел на меня с тем самым упрямым «я тут ради себя, но пока можно и ради тебя». Вспомнил Лили, её холодные пальцы, её усмешку. Вспомнил карту-музыку, ворону, мальчика с запахом мела. Всё это было со мной. Всё это было мной. Внезапно я вспомнил про талисман, который дал мне юный эльф и про пуговицу из ящика письменного стола, засунул левую руку в карман, нащупал там свои сувениры и крепко сжал их в ладони для пущей уверенности. Я взглянул на кольцо, подаренное мне Лили в обмен на мой блокнот. Глаза змеи вспыхнули зелёными искрами. И внезапно я ясно понял, что будет дальше и почему. Это озарение придало мне сил. Я шагнул к двойнику и схватил блокнот.

— Ты не пишешь, — сказал я ему. — Это пишу я.

И рванул страницу. Бумага зашипела, как факел, и разлетелась светом. Пустота сжалась и исчезла, а двойник растворился, оставив после себя лишь еле слышное «ты… сможешь».

— Мяу, — услышал я вдруг.

Дверь исчезла, я оказался в тёмном саду, а передо мной на земле сидел кот. Увидев меня, он встал, потянулся, как ни в чём ни бывало, и торжественно направился в сторону станции — как бы напоминая, что уже поздно и пора возвращаться. Я последовал за ним. Кот шёл рядом, не торопясь, но на полшага впереди, будто это он вёл меня домой.

Мы шли по ночному городу, где туман уже начал редеть, и огни фонарей превращались в размытые пятна. В поезде кот устроился на сидении рядом и всю дорогу смотрел в тёмное окно, как самый обычный пассажир. Люди смотрели на него, но никто не удивлялся, будто так и должно быть: у каждого своя дорога, у каждого свой спутник.

***

Когда я вернулся домой и лёг спать, мне казалось, что всё это было сном. Но утром, открыв глаза, я увидел кота. Он сидел на подоконнике, смотрел на меня и молча напоминал: «Это было. Не забудь». Только он знал точно, что дорога была пройдена.

Теперь мы каждый вечер сидим вместе на кухне. Чашки так и стоят в раковине, хотя кот настойчиво косится на них, напоминая, что пора. Тостер ведёт себя тихо, кажется, он искренне боится кота — и правильно делает. А истории пишутся почти сами. Иногда кот кладёт лапу на клавиатуру и тогда, клянусь, выходит намного лучше. Он смотрит на меня своими янтарными глазами, и в них отражается весь путь: аквариум, Лили, карта-музыка, эльфы, дракон, дверь и тьма.

И я знаю: всё это было не зря.