Когда мы произносим «Вэл Килмер», будто говорим о призраке Золотого Голливуда, запертом в теле из девяностых. Он был слишком красив, чтобы его сразу принимали всерьёз, слишком свободен, чтобы подчиняться системе.
Вэл Килмер не стал суперзвездой — и, может быть, к счастью. Ему не шли ни контракты на десятилетие, ни фильмы, снятые ради франшизы. Он принадлежал другому времени: когда актёр был лицом, голосом, телом истории, а не её маркетинговым хвостом.
В «The Doors» он буквально становится Джимом Моррисоном — не игрой, не подражанием, а слиянием. Оливер Стоун утверждал, что даже мать Моррисона, увидев Килмера, не смогла отличить его от сына. Вэл не просто примерил кожу героя, он в ней сгорел.
Вэл Килмер появлялся и исчезал. В «Heat» — молчаливый, с отблеском трагедии в глазах. В «Kiss Kiss, Bang Bang» — с ухмылкой, которая говорит: я всё ещё здесь, пусть и в другом виде. В «Top Gun» Айсмен — дерзкий парень в летной куртке, который не побоялся бросить вызов самому Маверику…
А потом — болезнь. Голос, который звучал, как тёплый гравий, вдруг исчез. Килмер перенёс рак горла. Его тело изменилось, лицо осунулось. Но он не стал прятаться. В документальном фильме «Val» Вэл открыл себя весь до шрама, до слабости, до слёз. И мы увидели: за образом мятежного красавца всё это время был человек — уязвимый, щедрый, ранимый.
Потом он почти не снимался. Но остались фильмы, где Вэл Килмер ещё смеётся, дерётся, поёт, молчит. Осталась память о мужчине, который никогда не искал славы — и потому стал легендой.
Во втором «Top Gun» Том Круз, как всегда, выглядел так, будто его хранят в вакууме. Вэл — уже другой: переживший рак, потерявший голос, но не харизму. Их сцена вместе короткая, тихая, и оттого пробирающая. Круз говорил, Килмер почти молчал — и весь зал слушал, затаив дыхание. Шутка ли, две легенды в одном кадре. Один сияет, как новенький истребитель. Второй — как старая звезда, у которой уже нет топлива, но свет остался.
И Круз потом сказал: «Я плакал». Ну конечно. Как тут не заплакать?
