В “Player kings” совмещены две шекспировских хроники “Генрих IV”: первая часть и вторая. Ход не новый, не изобретенный режиссером Робертом Айком, но полностью отвечающий задаче спектакля: мир рушится, и в нем остается один-единственный островок стабильности. Этот «островок» сидит в кресле в цветочек, запахнувшись в халат, который на нем не сходится, пьет, ржет и шутит – сэр Джон Фальстаф в исполнении Иена Маккеллена.

На сцене возвышаются кирпичные стены, больше похожие на Кносский лабиринт, чем на дворцовые покои. В течение спектакля они то залиты светом, то закрываются бархатными тяжелыми занавесями. Три с половиной часа этого однообразного пространства словно дает зрителю понять, что нет никакой надежды закончить эту борьбу за власть, невозможно остановить любителей понападать, поубивать, позахватывать, побороться за трон. Почти все исторические детали опущены: интересуют Айка не они, а человеческие отношения. Нет, тут не проводятся параллели, это просто стандартная страшная ситуация, возникающая на протяжении веков; острополитическая, остросоциальная идеи в спектакле отсутствуют. Есть лишь непреходящие ужас и безысходность.

Но, к счастью, в этом холодном кирпичном мире есть Фальстаф! Толстый, грязный, пьяный Фальстаф. Веселый, хитрый, жизнелюбивый Фальстаф. Этот Фальстаф совершенно точно знает, в чем смысл жизни. Пусть дураки, невежды и рубаки складывают головы на дороге, пусть что-то взрывается, бахает, орет и отвратительно визжит – его это совершенно не волнует. Из любой драки он выйдет не победителем, нет, какая скука!.. Он выйдет живым. Живым! Это гораздо, гораздо важнее.

Но подождите, вот же он погибает в финале первого акта, приняв участие в одной из битв? Убит, какое горе! Тоскливо и неземно звенит контртенор, оплакивая погибшего. Занавес закрывается, оставляя безжизненное тело рыцаря, похожее на громаду морского льва… И вдруг тот хохочет, фыркает: убит, как же! Не дождетесь! “Выпотрошить меня? Если тебе удастся сделать это сегодня, то я позволю завтра посолить меня и съесть”, – шутит он, просыпаясь от наигранного вечного сна. Мир может сколько угодно давить на Фальстафа, но он ускользнет и спасется на радость публике.

Фальстаф – хвастун, трус, развратник. Потому что мораль, ведущая к мучительной гибели ради чести, совершенно его не привлекает: “Честь не что иное, как щит, который несут за гробом”. Это непопулярная точка зрения, но зато помогающая выживать. И все мы немножко этот Джон Фальстаф, бесстыдный тип: “Разве честь может приставить ногу? Нет. Или руку? Нет. Или излечить рану? Нет!”

Маккеллен играет физиологию без капли карикатурности, даже с каким-то домашним, бесхитростным уютом: сопит, чавкает, иногда похрюкивает, уютно умащиваясь в углу дрянного паба. Это особое, суеверное чувство чуда, знакомое каждому, кто периодически бывает в театре, возникает, когда смотришь на него: повезло увидеть великого артиста! Странно, выспренно, но так оно и есть.

Наблюдая за Маккелленом, одним из самых масштабных ныне живущих актеров, забываешь дышать. Вот его смешная походка пьянчуги, неуверенная и вялая, а вот он дурачится или падает в кресло, стоит, окруженный такими же прохиндеями. Но вдруг – будто ослепительный луч разрывает тьму – из дурмана пошлости вдруг возникает трезвый, теплый и понимающий взгляд, крепнет голос, меняется походка. На секунду в трусливом жизнелюбе появляется спокойный «взрослый». И зрителю сразу ясно, почему к нему так прикипел Хэл.

Эту роль нельзя рассматривать в отрыве от всего собрания актерских работ Маккеллена: и театральных, и киношных. Например, Фальстаф в каком-то смысле перекликается с Гэндальфом. Он становится такой же фигурой для принца Хэла, потерявшего всякую возможность остаться сыном для своего отца, короля Генриха IV. Правда, Фальстаф так себе папаша, верно. Чему он может научить несчастного парнишку? Нюхать всякие вещества, стоя с голой попой (да ладно, зритель, не морщись, а что еще можно увидеть в борделе-то!)? Пить? Обниматься с проститутками? Что ж, если выбирать между убийством и выпивкой…

По сцене проходит какой-то паноптикум несчастных людей, искалеченных войной, ненавистью, страхом, постоянным принуждением к драке.

Разделение мира “дворца” и мира “паба” решено костюмами и светом. Мистрис Квикли (Clare Perkins) – кожаная юбка; крупные яркие серьги – хозяйка “Кабаньей головы”, ухватистая, ловкая, крепко стоящая на земле, очень уютная, настоящая; малоизвестный обывателю, но любимый Шекспиром персонаж, кочующий из пьесы в пьесу вместе с Фальстафом. Вот уж кто отлично понимает друг друга! А вот Хэл (Toheeb Jimoh): потерянный, несчастный, нервный, того и гляди отдаст богу душу, мучаясь от утреннего похмелья. Ледяной Гарри Хотспур (Samuel Edward-Cook), похожий на идеального убийцу: вечно свежий, готовый, выдержанный, облаченный в военный зеленый свитер, будто бы это не часть формы, а кожа неведомого дракона. Генрих IV (Richard Coyle): такой воспитанный, с безупречными манерами, в своей мантии, окруженный придворными в строгих темных костюмах, с трудом сохраняет спокойствие, тратя все силы на то, чтобы не показать растерянность.

Кто же выиграет во всей этой мясорубке? Вы еще сомневаетесь? Фальстаф! Конечно, этот обманщик и балабол, гедонист и сказочник. Герой войны (да ладно врать-то!), с отличным бизнесом, в дорогом галстуке, с медалями на лацканах. А что до инвалидной коляски: что ж, ему только в радость придумать чудесную историю собственного выздоровления.

Но было бы странно подумать, что образ Фальстафа в исполнении Маккеллена нарисован одной краской. Все гораздо сложнее и запутаннее, как аксельбанты на мундирной груди Генриха IV. Ледяной холод и строгая чистота дворцовых сцен – это дыхание смерти? Или же теплый паб “Кабанья голова”, где на стенах пляшут отсветы ревущего в камине пламени, – ворота Ада? С нарастающим рокотом рушатся яблоки: звук от их падения похож на отдаленные взрывы. Но как распознать «запретный плод» среди сотен других и, наконец, сколько тех яблок съел прожорливый Фальстаф? И что познал он? Только ли зло? Ответа не будет.