В разговоре о новом мюзикле Джона О’Фарелла в театре Old Vic никак не обойтись без исторической справки. Ведь Just For One Day – это мюзикл о великом дне в истории мировой рок-музыки, о фестивале Live Aid, который и послужил вдохновением для авторов постановки.
Итак, Live Aid, однодневный рок-фестиваль, был организован в далеком 1985-м для сбора средств в помощь пострадавшим от ужасающего голода в Эфиопии. В тот летний день на сцену стадиона «Уэмбли» вышли главные команды восьмидесятых: от Адама Анта и Элвиса Костелло до Queen и Status Quo. Здесь пели Маккартни, Стинг, Фил Коллинз, Dire Straits… Вторая часть фестиваля проходила в Штатах на стадионе им. Кеннеди в Филадельфии с участием Би Би Кинга, Мадонны, Мика Джаггера, Боба Дилана и других.
Организовали эту грандиозную благотворительную вечеринку на двух континентах музыканты Боб Гелдоф и Мидж Юр. Два молодых фронтмена панк-групп, они были представителями «гневного» поколения, активно включавшегося в социальную жизнь. Гелдоф, уже не новичок к тому моменту в благотворительности, ранее отметился знаковым выступлением на шоу Amnesty International. Но больше всего Боба знали как исполнителя главной роли в фильме Pink Floyd «Стена», роль Пинки принесла ему огромную популярность.
Сегодня на небольшой сцене Old Vic выстроена коробка из трех больших экранов: на них проецируют поющих актеров, виды выжженной солнцем эфиопской пустыни и заполненные зрителями трибуны стадиона. Ограниченное проекциями пространство создает странное ощущение духоты и почти клаустрофобии, будто вырваться из этой коробки, наполненной ураганной музыкой, невозможно. Угрожающее, давящее послание! Внутри установлены хоры, на которых располагается рок-группа (в спектакле живая музыка) и – хор. Каждый из артистов играет свою роль с именем и судьбой, но все вместе они создают общий организм, подобный хору в древнегреческом театре.
Параллельно с темой невиданных масштабов благотворительного проекта Гелдофа на сцене развивается история юной девушки, продавщицы в магазине пластинок, влюбленной то ли в жизнь, то ли в музыку, то ли в парня. Но совершенно точно влюбленной, как и положено героям восьмидесятых. Она – альтер-эго героини, взрослой женщины, которая вспоминает свою юность и все те события, что развернулись на «Уэмбли» 13 июля 1985 года. Так они и ходят по сцене вдвоем – вполне испытанный в современном мюзикле прием. При этом хочется, чтоб взрослая Сюзанна как-то ободрила свою героиню (а заодно и зрителя), рассказав об истории любви с хэппи-эндом. Но нет, рутина подминает под себя эту искрящуюся жаждой жизни девчонку. Очевидная усталая грусть исходит от взрослой женщины, с высоты опыта поглядывающей на себя юную. И не она одна тут такая!
Боба Гелдофа играет Крейг Элс, известный зрителю по кино и театру. Такой синтетический артист, которому подвластно все: драматический спектакль, мюзикл, остросюжетный экшен.
В этом образе сосредоточен главный вопрос шоу: режиссер Люк Шеппард превратил Гелдофа, яркого и легкого пассионария 80-х, в человека усталого и нервного. Он уже не молод, он замирает в глухом отчаянии при мысли о погибающих от голода людях. Периоды лихорадочной деятельности сменяются несколько апатичной философской тоской. Вот он сидит в кресле напротив телевизора, уткнув лицо в ладони, ужасаясь происходящему. Это прямая и очень точная цитата из «Стены», где Гелдоф сыграл главную роль музыканта Пинки, молодого, отчаянного и отчаявшегося, потерявшего все, чуть не погибшего, но разрушившего страшную стену в собственном сознании, не превратившись в бредового фюрера.
Вот только как связаны Live Aid, апатия этого Гелдофа и аддикция Пинки? Почему этот «святой Боб» совсем взрослый и такой уставший? Где тот лохматый энергичный панк, который ухитрился заразить своей идеей весь музыкальный мир? А потом еще поматерился в камеру, и денежные переводы со всего света хлынули рекой. От того парня осталась только потертая джинсовая куртка и слово на букву «f», которое Гелдоф когда-то так неосмотрительно выкрикнул в прямом эфире.
Спектакль вообще под завязку набит цитатами и аллюзиями, иногда от них даже душно делается. Как в компьютерной игре, мечешься, пытаешься поймать яйца в одну корзину. Поток отсылок такой плотный, что в нем порой можно увязнуть.
Костюмы хора: вот рубашка Адама Анта, наплечный браслет Фредди Меркьюри, серьги и ожерелье Мадонны. А вот панковская юбка и ирокезоподобный чуб персонажа по имени Берни (Джо Фостер). Он вызывает некоторое изумление в тот момент, когда в своем живописном наряде внезапно становится секретарем Маргарет Тэтчер (Джули Атертон). Почему панк – секретарь Железной леди? И почему образ Тэтчер, в спектакле ставший центральным наравне с Гелдофом и Сюзанной, решен как образ злой колдуньи из детского утренника?
Нет, все ясно про отношение Гелдофа к Тэтчер. Но эта Тэтчер как будто ошиблась сценой. Буквально! Одетая в твидовый костюм, с потешным гримом на сердитом лице, она широким утиным шагом ходит по сцене, присогнув ноги в коленях – ни дать ни взять Бастинда из «Страны Оз», которая поет песню Элтона Джона. Совершенно гротескный образ выбивается из общего художественного решения спектакля. Гротеск – штука острая и может сильно испортить все блюдо. Ну и секретарь – очевидно, это отсылка к межправительственному скандалу 80-х, вызванному панк-пародией.
Но для зрителя очевидное нарушение стилистики совершенно нипочем. Зал активно хохочет и не менее активно подпевает известные песни. Не обошлось и без «Богемской рапсодии», как известно, головокружительно сложной для исполнителя. И это еще одна важная деталь: все артисты прекрасно поют и, даже попадая в незавидную дуэль с великими, не сваливаются в слепое копирование, а с честью выдерживают непростое испытание. Да-да, поют прекрасно и танцуют хорошо! Особенно хореограф Рис Уилкинсон. Он прыгает в своей рубахе с воланами, как алхимический сплав Адама Анта и Дэвида Боуи: то Пьеро, то демон, он ведет за собой весь хор, прячась в его гуще или выскакивая, будто «jumpin’ Jack Flash It’s a gas, gas, gas», как пели The Rolling Stones.
Закончится все так же неожиданно, как начиналось. Сюзанна печально улыбнется, Гелдоф скроется за кулисами, а сверху, с колосников, приедет ферма с софитами и тяжелый занавес, закрывающий сцену от зрителя. Деньги собраны, еда куплена, праздник окончен.
А три экрана, подобно стене из одноименного фильма, так и останутся стоять на месте. И даже проекция бушующего, полного летнего зноя «Уэмбли» не даст ощущения воздуха и свободы. Кажется, потому-то и Сюзанна не подбодрит свою юную героиню, и «святой Боб» устало смотрит в столб белого света, льющегося из осветительной пушки. И даже финальная песня, яркая и радостная, никого не спасет. Никакие дети не будут ползать по обломкам стены.
