Порт. Рыжие фермы подъемных кранов, золотые лампы освещения, сонные окошки складов. Огромные ворота отделяют расчерченный белым и желтым асфальт от тяжелых морских вод. Много холодного гофрированного железа. Коробки. Ящики. Мешки. Ведра, мастерки, пивные кружки. Синее, сизое, серое, ржавое, пыльное.
Пять парней ищут работу. Пять парней с разной судьбой, разными устремлениями и способностями, даже разного возраста объединены одной бедой – безработицей. Начало 80-х. Дубленки, высокие сапоги, самая крутая музыка на свете. Но нет, никакой ностальгии по 1982 году, если не считать песни из того времени перед спектаклем: Talking Heads, Blockheads, Springsteen. Финальная песня перед началом второго акта – “Glory days”. Да уж, они и есть! Те самые ревущие золотые 80-е, когда выходили лучшие рок-альбомы, создавались хиты музыки и кино, когда состоялась великолепная свадьба Дианы и Чарльза, были немыслимо тяжелыми.
История проста: противостояние безработных героев и биржи труда, сотрудники которой вынюхивают, не работают ли претенденты на пособие тайно, чтоб налоги не платить. Следят, строят козни, провоцируют. А наша пятерка, чтоб хоть как-то выжить и прокормить семьи, вынуждена изворачиваться. Подрабатывать на стройке, не зная, заплатят ли в конце дня. Прятаться от ищеек, врать и бесконечно, бесконечно терпеть. Отчаяние вспыхивает пламенем, и невозможно смотреть на это спокойно. Жизнь человека настолько хрупка, что ее можно снести одним щелчком, одним росчерком пера (нам ли не знать).
Тогда, в 82-м, кино произвело на зрителей колоссальное впечатление, оно было почти док, потому что нельзя рассказать собственную судьбу, проживая ее прямо сейчас. Кино про безденежье, безысходность, тоску, тяжкий быт. А спектакль – про жизнь и в конечном итоге про гуманизм. Все шесть ТВ-серий полны подробностями из 80-х, быт – еще один главный герой наравне с людьми. Чайники и полотенца, диваны и потертые обои, мальчишки, сующие любопытные носы в камеру. Театру за этим не угнаться, да и не надо. Он довольствуется знаковыми деталями вроде молочных бутылок или кресла с салфеточкой на подголовнике. Не живет внутри истории, а переосмысливает ее с позиций сегодняшнего дня.
Кино и спектакль невозможно не сравнивать, в этом был риск, но в результате и определило победу. Театр вообще относится к фильму с уважением, не то чтобы цитируя, но отвешивая изящные оммажи. И главный из них – костюмы героев. Черное пальто Йоссера, курточка Крисси, рыжая дубленка Логго (Арон Юлиус) – узнаваемые приветы из культового кино 80-х. Ухватистый делец Моллой (Доминик Картер), руководитель стройки, уверенный в себе, крепко стоящий на ногах в своем отлично сшитом пальто.
Йоссер (Барри Слоан) в спектакле – это человек, зримо погружающийся в пучину безумия. В кино рядом с ним вечно стайка из трех детишек мал-мала меньше, мать которых упорхнула к другому, оставив детей на попечение отца. В спектакле никаких детей нет – Йоссер разговаривает с воздухом. Вязкое состояние утягивает его, как темная маслянистая вода у причала. Он начинает драку, по-медвежьи переваливаясь, и наносит свой коронный удар головой headbutt. И зал нервно ахает всякий раз, будто не ожидает такого развития событий.
Вообще публика реагирует живо, будто бы и не было минувших сорока лет, но скорее потому, что переживания героев все еще актуальны. Смех вспыхивает на политические шутки, но в основном по залу разливается сопереживание. Страшная финальная сцена Йоссера, драка с полицейскими, длинная и мучительная. Все герои двигаются в рапиде, зритель видит каждый взмах резиновой дубинки, каждое падение, каждый разворот могучих плеч. “Gizza job!” – повторяет совсем уже обезумевший Йоссер рефреном, точно молитву или мантру. Не дадут! Отнимут последнее.
Второй важный персонаж, Крисси (Натан Макмаллен), просто очень хороший человек. Играть хорошего человека трудно, особенно в театре с ограниченным набором реплик и сцен. Самая душераздирающая: даже не драка двух друзей, Крисси и Йоссера, а момент, когда Крисси съедает три ломтика хлеба, предназначавшиеся на завтрак детям. А хлеба больше нет! И денег нет. И жена его – красивая блондинка, тонкая и длинноногая, как вечерний мотылек, в модной разноцветной куртке с широкими рукавами, срывается в безобразную истерику. Они очень любят друг друга, Крисси и Энджи (Лорен О’Нейл), но даже такая любовь, доведенная до крайности, иногда прячется. Она бьет его хрупкими кулачками и плачет, а он старается увернуться, падает на коврик, а потом вскакивает, хватает ружье и… бах!! – над своим любимым убитым кроликом в голос рыдает уже Крисси, а Энджи обнимает его изо всех сил.
Лейтмотив спектакля – чувство унижения. Бесконечное, жгучее, едкое, как «царская водка». Биржа труда – одинаковые загоны на одного человека под номерами, однообразные вопросы, снисходительное, застарелое, привычное презрение. Временами кто-то из героев не выдерживает, но всякое возмущение разбивается о холодный блеск очков государственной дамы, стоящей над этими пронумерованными загонами на легкой металлической галерее.
Надо сказать, финал спектакля чуточку оптимистичнее, чем киношный сорокалетней давности. Да, окажется, что строили они очередное здание биржи труда. Да, Йоссер теряет все. Но мы видим его в финале, нетвердо шагающего к Крисси, а не идущего топиться. Да, Крисси устало горбится, но принимает предложение Моллоя о легальной работе. А один из клерков биржи труда срывает с себя бейджик, теряя работу, переходя в клан измученных, потерянных, унижаемых. Но не теряя сердце.
Попробуем закольцевать наше повествование, прыгнув опять в песни 80-х и аккурат в 1982-й. Помните, у Dire Straits есть длинная баллада “Telegraph Road”? Где усталый баритон поет: “I used to like to go to work, but they shut it down”? И позже он обещает своей возлюбленной: “But just believe in me, baby, and I’ll take you away // From out of this darkness and into the day…”
Увезет ли? Бог весть. Хороший парень Крисси вот не смог увезти свою Энджи. Увезти не смог, но очевидно по этому финалу, что из безысходности вывезет.
Спектакль идёт до 8 июня
