Этой осенью Эндрю Скотт представил радикально новую версию пьесы Антона Чехова «Дядя Ваня» Саймона Стивенса в театре Герцога Йоркского, Лондон. Расскажем о впечатлениях, мыслях, истории…
Ваня — самое простое имя в пантеоне русских имен, оно, как Джон Смит в Англии, стало нарицательным для простого, безгласного среднерусского человека, который молчит, даже когда его убивают. Кто вообще заметит, что он жив. Его жизнь сложена, как пазл из повседневных жертв, до которых нет дела даже тем, во имя которых они приносятся. Для таких жертв нужна вера, и эта вера маленького человека в «большого брата» (буквально и в переносном ключе) должна быть непоколебима.
Пьеса «Vanya» в единоличном исполнении Эндрю Скотта, не наделенного уникальной внешностью, но обладающего харизмой, звучит очень органично. Этот снаружи простой, измученный, интеллигентный человек, точно умалишенный, мечется в своем одиноком мирке, играя одновременно все роли, которые не удалось отыграть в жизни: гения, успешного творца, счастливого возлюбленного.
Красивая и страшная аллегория! Персонажей, которых мы не видим на сцене, действительно как будто не существует. Это «голоса», живущие в Ваниной голове, обозначающие амплитуды его колебаний: от шокирующей потери беззаветной веры в «большого брата» Александра — до осознания ничтожества этого псевдобожка, на алтарь которого легла его молодость, талант и личное счастье. Не зря в названии пьесы отсутствует слово для обозначения родства — «дядя», что намекает нам на конфликт скорее внутриличностный, нежели внешнесемейный. Ваня кажется сумасшедшим с диссоциативным расстройством личности, чье собственное «Я» погребено под ворохом чужих, которые полностью вытеснили его собственное. Неоцененное эго Вани — то самое ружье, которое обязательно выстрелит в финале, просто чтобы заявить о своем существовании.
Все происходящее на сцене напоминает социальную сеть в отдельно взятой голове: вот герой включает в зале свет и окидывает взглядом “Facebook” —множественные лица зрителей. Пролистывает глазами «ленту» своих призраков и начинает взаимодействовать с ними, все более вовлекаясь в scroll чужих жизней, заболевая иллюзией чужого успеха, который на поверку оказывается «инстаграмной» фикцией. Того, во что так верит Ваня, на самом деле не существует, и, отрывая глаза от «экрана», он понимает, что спустил свое время, энергию и ум в хорошо раскрученное Ничто. Опасный и пограничный момент, в который может произойти все, что угодно: у мультиличности Вани, как у Сатаны, много имен, но, как и сам Сатана, он не имеет свободы воли. Он существует, как выбор, как альтернатива, и искушение воспользоваться этим «оружием» очень велико. Его выстрелы пока неточны. Им не хватает хладнокровия, они сделаны в хаосе внутренней борьбы, в них нет решения и решимости, и поэтому они не достигают цели.
Пьеса «Ваня» — о том, как трудно распорядиться своей жизнью, когда этого навыка у тебя просто нет, а время ушло. Отменить «крепостное право» в отдельно взятом человеке нельзя по щелчку или клику, но можно передать право сделать это новому поколению. Время Сони придет. Она уже поняла правила игры. Поняла нарциссизм «большого брата» Александра и прекрасной Елены, которые, как герои Фицджеральда, «ломали вещи и людей, а потом убегали и прятались… предоставляя другим убирать за ними». Однажды Ваня отдаст ей бразды правления, она унаследует его имение, и станет главным голосом в расстроенном оркестре его личности. В этом голосе больше не будет нот утешения. Ее терпение кончится. И тогда ей не придется отдыхать.
А пока усталый Ваня выключает условный экран своего «телефона»: в зале гаснет свет, и минутное озарение снова сменяется будничной темнотой…
