Написанный и впервые поставленный в Корее (музыка Jongyoon Choi), он был перенесен в Лондон и переведен на английский (режиссер английской версии Sarah Meadows). Да, это история о польской девушке, родившейся в Российской империи, ставшей знаменитой французской ученой. И сделана она со вкусом и чувством меры, почти ни разу не изменившим создателям спектакля.

Важно отметить, нельзя воспринимать «Марию Кюри» как байопик. Сценарий мюзикла – это не калька реальной истории радиоактивных исследований, а фантазия, основанная на фактах. Первый случай с «радиевыми девушками» – работницами фабрик, где расписывали циферблаты часов радиоактивной краской, произошел не под началом Марии Кюри и не во Франции, а в Штатах. В Париже косметикой, в состав которой входил радий, занимался Альфред Кюри – однофамилец Марии и Пьера Кюри, даже не родственник. Дочерей у великих ученых было две: младшая Ева (известная журналистка, участник Сопротивления, пианистка, написавшая о матери книгу) и старшая Ирэн (ставшая ученой и получившая, как и родители, Нобелевскую премию). Евы в спектакле нет вовсе, а Ирэн сидит на сцене и разбирает бисерный почерк матери в дневниках. Большинство записей Марии Кюри, кстати, запечатаны в свинцовые ящики – они слишком радиоактивны, чтобы быть в доступе для ученых.

Но ждать от мюзикла исторической точности и не нужно. Это прежде всего рассказ о самоотверженном служении науке, о мучительном выборе между жизнью и Делом (именно с большой буквы!). Вообще говоря, совершенно ужасная дилемма. Поэтому забудьте про фактчекинг, воспринимайте историю как фантазию или альтернативную реальность.

На крошечной сцене Charing Cross Theatre построены изящные двухуровневые декорации, очень точно изображающие то поезд Варшава – Париж, то университетскую аудиторию или лабораторию, завод (декорации и костюмы Rose Montgomery). Матовые окна и световые эффекты создают ощущение большого пространства. Машинерии нет – есть руки артистов. Это они катают декорации, раскручивают их, поворачивают, стопорят тормозами. Не прячась, не скрывая движений – это такая же часть спектакля, как танец, кстати, очень хороший (хореограф Joanna Goodwin).

Команда спектакля молодая и прямо-таки горящая любовью к своему детищу. Это похоже на студенческую страсть, не столько на одноразовый проект, сколько на начало нового театра – прям вот с труппой и репертуаром. Тут представлены все сценические типажи и амплуа… Хотя нет, конечно, нет. Но помечтать-то дайте! За актерами очень интересно наблюдать, у каждого свой построенный рисунок роли, продуманная драматургия образа, харизма. Вот искристая инженю Isabel Snaas, восхитительная субретка Maya Kristal Tenenbaum и многие другие.

Пьер Кюри (Thomas Josling) сыгран нежным, почти фарфоровым пастушком, неуклюжим, до бесчувствия влюбленным в науку и в свою жену («Мань-я!» – говорит он нежно). Такая пара и вправду могла бы отправиться в свадебное путешествие на двух недорогих великах, как сделала чета Кюри, прежде чем закрыться в лаборатории.

Марию Кюри играет Ailsa Davidson, совершенно удивительная актриса, тонкая, хорошо поющая и ощутимого драматического дарования. Конечно, разыграться ей особо негде: мюзикл не предполагает драму. Но даже в заданных рамках работа Davidson производит сильное впечатление. Ее исполнение не похоже на клише «женщина-ученый» (строгий взгляд, суровая поступь). Она легкая, живая и отчаянная, даже когда толчет в огромном баке урановую смолку. Она умеет плакать и смеяться, совершенно внезапно напрыгивать с поцелуями на серьезного ученого и признавать свои ошибки – пусть даже нечаянные, сделанные по незнанию.

Еще один персонаж – Анна Ковальска (Chrissie Bhima), польская девушка, мечтающая о собственной ферме. С Марией они знакомятся в поезде по пути в Париж, и весь спектакль их линии существуют рядом, переплетаясь. Анна оказывается в числе рабочих, пострадавших при работе с радием. Образ трагический и мощный. Это вообще отличительная черта постановки: роли в ней простроены изнутри, продуманы с драматургической, житейской точки зрения, поэтому мюзикловая клиповость не раздражает.

Понятно, что жанр мюзикла предполагает дайджестовость, «галопом по европам». Ну, например, Пьер вошел в университетскую аудиторию, замер от восхищения и… внезапно они уже женаты с Марией, а из шали в руках жены вдруг родилась дочь. Короче, «милый, сделай мне монтаж».

Действие замедляется, когда у радия обнаруживаются смертоносные свойства. Поэтому вторую половину спектакля все мучаются и умирают, долго и физиологично показывая страшные язвы, оказавшиеся вовсе не сифилисом, а радиационной болезнью. Напоминаю, зал маленький, первый ряд упирается в артистов носом, и такая жуткая детализация, может быть, оправдана, но смотрится тяжеловато. Пожалуй, условность тут сработала бы не хуже: актрисам приходится преодолевать зрительскую оторопь (впрочем, для такого дуэта, как Davidson и Bhima, это несложно).

Финал истории известен, спектакль заканчивается тем же, чем и начался: Ирэн Кюри разбирает записи матери. И тут Мария обращается к дочери, просит ее продолжить дело родителей.

В финале рыдают все: плачут артисты (ей-богу, умение так хорошо петь через рыдания – почти магическая способность), всхлипывают зрители. Всеобщий катарсис редко увидишь в театре, но случается – «Marie Curie» именно тот случай.