В основе постановки пьеса Линдси Феррентино, написанная по мотивам одноименного документального фильма Дэвида Сингтона 2015 года. Так что «The Fear of 13» – это вполне себе док-театр, история Ника Ярриса, отсидевшего в тюрьме двадцать два года по несправедливому обвинению, приговоренного к казни на электрическом стуле и оправданному. Сегодня Яррис пишет книги и помогает людям найти правильный путь в жизни, а Эдриен Броуди воплотил его историю на театральной сцене в постановке Джастина Мартина.

Впрочем, это не совсем сцена. Белый, покрытый плиткой квадрат со сливом в центре: то ли ринг, то ли душевая. Он окружен такой же кафельной дорожкой, между ними – несколько стульев, на которых будут вперемешку сидеть и зрители, и артисты, воплощая мысль о том, что заключенные тут все, ну и, видимо, иллюстрируя поговорку «от тюрьмы и сумы не зарекайся». Актёры появляются также в зале на балконе, в партере, за пределами кафельного квадрата. Тут почти все в униформе, которая пытается обезличить персонажей, сплавить в два типа человеческой массы – охранников и заключенных. Но ни серо-синяя форма тюремщиков, ни бордовые комбинезоны узников не могут лишить их «самости» – слишком яркие персонажи, слишком самобытные фигуры.

А дальше случается удивительное, рассказать о котором так же сложно, как описывать словами картины Тициана. Появляется заключенный Ник Яррис – выходит и останавливается. Это Эдриен Броуди оказывается на выложенном плитками квадрате, излучая какое-то неясное свечение. Нет, он не увешан лампочками, как новогодняя елка – свечение иного типа, совершенно неподдающееся объяснению. И нет, дело не в его популярности – что мы, в самом деле, популярных актеров, что ли, не видели! Знаем, конечно, – весь Вест-Энд. Но это какая-то эманация из высших сфер: вот он, соткался тут, в грязной тюряге, и даже агрессивные заключенные не могут погасить это свечение. То есть с первой секунды становится ясно: Ник невиновен, совершенно и безоговорочно чист.

Именно поэтому спектакль очень сложно играть – из этой позиции невозможно классическое развитие роли, Броуди нужно удерживать внимание зала не сюжетными поворотами, а собственными движениями души. Это психологический театр, очень сложный, и смотреть его порой тяжело (в том числе и потому, что слишком уж сильно можно ощутить собственное несовершенство).

Броуди-Ник выходит на сцену и сочувствует всем: заключенным, тюремщикам, адвокату. Кажется, даже железный табурет, который швыряют на пол, он успевает погладить взглядом и пожалеть. Конечно, Броуди играет не бога – в его персонаже много страха, необразованности, всяческих оттенков поведения, которые характерны для членов уличной банды. Но Ник просветленный, что ли, и этот свет горит в нем всегда, каждую секунду сценического существования. Даже когда его затягивает колесо тьмы – он курит одну скрутку на всех, хлопает себя по вздувшейся вене, гоняет за рулем в неадекватном состоянии, конечно же, нарываясь на полицейский патруль… Но все это происходит будто бы и не с ним: захватил приводной ремень – и тащит. Ник не сопротивляется, воля слабеет, и только потом, в самом финале мы поймем, что это следствие детской травмы, страшной, как вся его жизнь.

В спектакле есть еще одна трагедийная линия – история любви Ника и волонтера-помощницы Джеки (Нана Менса). Но даже его признание в любви, встреченное залом сдержанным «Ах!», мерцает все тем же скрытым светом – он и ее любит. Тоже. И ее – тоже! Он инициатор любви – в конце концов, эта первая женщина за много лет пути, которая не просто говорила, но и отнеслась к нему с сочувствием, поддержала, пусть поначалу только из профессиональных побуждений. Будто бы ужасы социальной депривации заставили Ника-Броуди взглянуть на нее, как на любовь всей жизни (в реальности Ник Яррис был еще несколько раз женат, выйдя из тюрьмы, но в спектакле эти события остаются за кадром, не они интересуют постановщика).

Поначалу Джеки отмахивается от чувств вполне успешно, но потом поддается этому очарованию мерцающего света, влюбляется, готова стать женой. Тут нет вульгарности. Очень осторожно они играют плотскую тягу друг другу, которая только усиливается из-за окриков тюремщиков, запрещающих даже взять друг друга за руки. Чем ближе она к нему подходит, тем страшнее ей становится, тем сильнее она чувствует любовь.

Разделительные линии между персонажами проведены по планшету сцены светом и тенью. Джеки кружит по своей половине, мучительно пытаясь вырваться, но все больше запутывается в его взгляде, излучающем все тот же свет. В чем же трагедия? А в том, что в ней-то этого света нет. Она не может всю жизнь прожить вот так, в ожидании и терпении, ее хватило на девять лет (лишь девять лет, или целых девять длинных лет?). Двадцать два года в тюрьме – что же помогло этому человеку остаться живым и внутри, и снаружи, не сломаться, не опуститься? Очевидно, то самое свечение, которое и было в персонаже Броуди изначально.

Этот актерский перформанс «Достань собственное сердце и освети им зал» поддержан еще одной режиссерской находкой: обитатели тюремных камер образуют идеально спетый хор. Появляясь в разных точках зала, актеры поддерживают действие собственными голосами, превращая все это в античную драму: хор на месте, трагический герой на месте, даже, по законам античного театра, Deus ex machina прибудет вовремя. Правда, он не будет одет в белый балахон и не спустится с потолка, а просто выйдет обычным шагом, взберется на плиточный квадрат и достанет из портфеля бумагу о невиновности Ника.

Такое снижение трагедийного пафоса, впрочем, не помешает: спектакль еще раз взовьется в поэтическую высь, когда герой Броуди, раздевшись, встанет в центр сцены, под струи душа (или все-таки небесного дождя?), которые символически смоют с его обнаженного узкого тела все прегрешения, вольные и невольные.