Маска, костюм, грим дают человеку возможность скрыть свое «я» и сделать то, что обычно он не делает в силу воспитания ли, социальных правил. Пойдите в Кэмден – там на мосту над каналом вы точно встретите огромных панков, татуированных с ног до головы, облаченных в куртки с заклепками, с разноцветными ирокезами на головах. Этот костюм транслирует праздным гулякам амплуа брутального человека – enfant terrible: вряд ли он будет читать вам Джона Донна, а вот вести себя как хулиган вполне может. Все точно так же, как в театре, когда актер выходит на сцену и делает что-то несвойственное ему в повседневной жизни. Странно, да? Вот Отелло хватает за шею любимую жену, а мы в восторге ему аплодируем. Вот Хлестаков врет Городничему, и зрители весело хохочут. Потому что знают – это игра, представление, понарошку, каким бы настоящим ни выглядело.

Главный лондонский карнавал случается в последние выходные лета в Ноттинг-Хилле – яркий, безудержный, многолюдный, захлестывающий благообразный район так, что он меняет свои декорации: жители вынуждены закрывать фасады особняков фанерными листами от чрезмерного жизнелюбия празднующих. Но и это действо существует в оговоренных рамках, по своим законам, пусть не строгим, но очень узнаваемым. Карнавал – театр, выплеснувшийся за пределы сцены, превративший в актера любого человека, ступившего на его территорию.

Один из главных литературоведов Европы Михаил Бахтин придумал такой удивительный термин – карнавализация. Он рассматривал с этой точки зрения не только роман Франсуа Рабле «Гаргантюа и Пантагрюэль», но и произведения Достоевского. И есть одна удивительная вещь, довольно очевидная, но сформулированная и записанная именно Бахтиным в своей книге «Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса». Вот смотрите: «Карнавал (повторяем, в самом широком значении этого слова) освобождал сознание от власти официального мировоззрения, позволял взглянуть на мир по-новому; без страха, без благоговения, абсолютно критически, но в то же время и без нигилизма, а положительно, ибо раскрывал избыточное материальное начало мира, становление и смену, неодолимость и вечное торжество нового, бессмертие народа». Через шутку, костюм, пляску, бешеный хохот жизнь вырывалась из-под гнета социальных норм, воспитания и угнетения.

Ноттинг-Хиллский карнавал появился в Лондоне как способ объединить эмигрантов с островов Карибского архипелага и местных жителей. Он послужил снижению напряженности – тот удивительный случай, когда смеховая культура, маска, та самая бахтинская карнавализация, перетекла со страниц ученых книг в реальность. Жизнь карнавала началась в 1966-м, тогда в нем приняло участие не больше тысячи танцоров, барабанщиков и перформеров, которыми стали жители общины. Сегодня карнавал – это многомиллионная двухдневная жизнь, совершенно раблезианская по своей сути. Среди удивительных, похожих на райских птиц, потрясающе красивых танцовщиц попадаются торговцы запрещенными веществами, люди в состоянии опьянения, хулиганы, матерщинники. Благообразный город в ужасе прячется за щитами, отгораживаясь от этих, как писал все тот же Бахтин, «проявлений телесного низа»: «Народная культура прошлого всегда, на всех этапах своего тысячелетнего развития стремилась победить смехом, протрезвить, перевести на язык материально-телесного низа все узловые мысли, образы и символы официальных культур».

Да, так оно все и выглядит. Кучи мусора, окурков, битых бутылок, отвратительные запахи, разнообразные следы жизнедеятельности человека – и в то же время перья, блестки, яркий и тонкий грим, завораживающий бой барабанов, пышное, нежное, идеальное. Все вместе – отвратительное и прекрасное, как и полагается на карнавале.

Театральная природа Ноттинг-Хиллского карнавала тем очевидней, чем ярче проявляется искусственная его природа. Он потомок J’ouvert, традиционного праздника-карнавала во многих странах Карибского бассейна, в частности в Тринидаде. Настоящий карнавал в Тринидаде в 1780-х годах представлял собой пышные развлечения колонизаторов – охота, званые обеды и ужины, балы – во всем этом, конечно же, было запрещено участвовать порабощенным и коренным жителям Тринидада, а также привезенным в страну африканцам. Тогда угнетенная часть населения лихо вышла из положения: они начали проводить свои собственные крошечные карнавалы, вспыхивающие то тут, то там – пойди, поймай! Используя собственные ритуалы и фольклор, люди играли в маскарады своих «хозяев», высмеивая их, копируя и пародируя. Настоящая театральная комедия, низовая сатира, попытка справиться с нечеловеческими условиями этим высмеиванием, этим трикстерским переверзом.

Такая же идея тайно заключена и в Ноттинг-Хиллском карнавале. Он призван высмеять рамки, уничтожить их, слить разделенные общества воедино. Ноттинг-Хилл на двое суток превращается в прибежище то ли комиков, то ли демонов, нарушающих законы, выскакивающих из строгих рамок морали, хохочущих над этой моралью в голос. У трикстера нет прямого злого умысла, он театральным жестом меняет суть и смысл, превращая напыщенный серьез в игру.

Конечно, решившись пойти на карнавал, зритель попадает в его пространство, становится участником (если не сказать соучастником). Как и в театре, любой предмет или человек в сценическом пространстве обретает голос, значение, так и тут: все обладает своим местом в анархической, нестройной системе. Восхищение или отвращение, ужас или восторг, страх, неприятие или ликование становятся частью и смыслом лондонского карнавала, прекрасного и ужасного.