Английский язык сегодня известен как один из самых открытых и гибких: он легко усваивает французские, латинские, норвежские, греческие и даже японские слова. Однако далеко не всегда это воспринималось как естественный процесс. В разные эпохи появлялись авторы, которые считали, что английский «слишком быстро чуждается собственных корней» — и выступали за возвращение к исконному англосаксонскому словарю и грамматике. Именно это движение (иногда умеренное, иногда радикальное) и называют языковым пуризмом.
Первую волну можно проследить уже в раннем Middle English. После 1066 года английский оказался вытеснен из престижной сферы: в судах и университетах использовался англо-норманнский, а «высокая» литература почти полностью перешла на французскую лексику. На этом фоне появляются тексты, которые явно демонстрируют сопротивление иностранному влиянию. Например, Layamon’s Brut (XIII век) написан практически полностью с использованием англосаксонского словаря и архаичных стиховых схем. Автор Ancrene Wisse (примерно в то же время) допускает отдельные французские заимствования, но сознательно сохраняет староанглийский синтаксис и даже орфографию — словно подчёркивая, что язык должен не просто «развиваться», а сохранять преемственность.
В XIV веке появляется особенно яркий пример пуристического подхода — Ayenbite of Inwyt. Это перевод французского морального трактата, где автор не заимствует французские слова напрямую, а калькирует их: каждое понятие выражается через уже существующие англосаксонские корни. Таким образом, создаётся ощущение, будто текст написан изнутри английской традиции, а не взят извне.
Молот Тора — символ исландских пуристов Фото: Walterdenkens (talk), Wikimedia
Во время Раннего Нового времени (XVI–XVII века) пуризм становится предметом публичных дискуссий. В это время в английский активно внедряются «учёные» латинские и греческие термины (так называемые inkhorn terms). Джон Чик и Томас Уилсон резко осуждают эту моду, обвиняя «inkhorn authors» в том, что они превращают английский в «outlandish English». Чик, например, напрямую пишет, что язык должен оставаться «unmixt and unmangled» — несмешанным и неповреждённым. Одновременно в учебниках начинается противопоставление «Saxon words» и «Romance words», и именно саксонские слова оцениваются как clear, short and natural.
В XIX веке пуризм возвращается уже в культурно-филологической форме. Поэт и священник Уильям Барнс выступает за возрождение «древнеанглийского духа» и сознательно придумывает новые слова из англосаксонских корней: speechcraft (grammar), birdlore (ornithology), bendsome (flexible). Его поддерживает Герард Манли Хопкинс, который пишет, что никакая изысканность речи не может заменить внутреннюю чистоту языка. В письмах Чарльза Диккенса того же времени появляются прямые рекомендации избегать латинских конструкций, когда можно выразить мысль английскими средствами.
Фото: theorwellprize.co.uk, Wikimedia
Даже в XX веке язык периодически возвращался к этой теме. Джордж Оруэлл в эссе Politics and the English Language критиковал как раз не столько заимствования, сколько следование иностранным шаблонам, при которых язык перестаёт быть «живым». Позднее эти мысли войдут в состав общих рекомендаций для стиля (например, «предпочитай короткое саксонское слово длинному романскому»).
Таким образом, английский пуризм — не маргинальная идея, а вполне продолжительная культурная линия, которая возникает в те периоды, когда язык переживает усиленное внешнее давление. Причём это не просто консервативный протест против изменений, а попытка заново осмыслить собственную традицию и показать, что «родной» словарь способен выражать сложные мысли не хуже заимствованного.
В следующий раз мы поговорим о том, как эта идея в ХХ веке превратилась в настоящий эксперимент под названием Anglish, что это такое, как на нём пишут научные тексты и почему слово «Uncleftish Beholding» на самом деле означает всего лишь «атомная теория».
