Здесь с 20-х годов прошлого века жили сестры дедушки Михаила Мусселя. Мы с папой приехали в Ленинград на несколько дней, и после долгого застолья меня, наконец, как самого маленького, уложили в постель. Несмотря на усталость, я долго не мог заснуть, с удивлением разглядывая художественный объект, парящий в вышине над моей головой. Еще в квартире был рабочий кабинет, обставленный резной старинной мебелью, включая громоздкий шкаф, письменный стол и диван-оттоманку. В общем, с самого первого визита в Ленинград у меня в голове возник и закрепился образ города-шкатулки с непредсказуемой и всегда манящей внутренностью.   

В детстве было еще несколько посещений Ленинграда, но регулярно я начал наведываться сюда на первых курсах института. Путешествовали мы вместе с близким другом Максом, обретенным во время ежегодного эстонского отдыха. В Ленинграде жили общие «летние» знакомые, в том числе любимая подруга Катя, и это было важной, но не единственной причиной наших визитов. Другой причиной было ощущение невероятной свободы и независимости, которое дарил этот странный, но бесконечно притягательный город.

В первый год на студенческие каникулы мы купили путевки в Дом отдыха, расположенный на заливе недалеко от поселка Комарово. Поселились в длинном низком здании с комнатами по обеим сторонам коридора. Из соседей запомнился колоритный мужичок, путиловский рабочий с морским прошлым и пропитым лицом, травивший нам и всем желающим удивительные байки. Помню, например, его легенду о том, что он испанец, сын политэмигрантов. Макс, тогда еще начинающий писатель, не только впитал эти истории, но и написал чуть позже о нашем соседе пронзительный рассказ «Паяц». Визитной карточкой Дома отдыха была крутая лестница с фонарями, начинавшаяся от Приморского шоссе и упиравшаяся в деревянную дореволюционную дачу. Ее причудливая изломанная терраса была украшена разноцветными витражами, светившимися в темноте.

Кроме загородного отдыха, мы несколько дней провели в самом Ленинграде, знакомясь с культурными достопримечательностями и с вольной жизнью города. Одинаково полюбили аристократическое кафе «Север» на Невском с его вкуснейшими пирожными и надменными барменами и культовую стоячую забегаловку «Сайгон», где в тесноте витал дух творчества и андеграунда.

Однажды нам удалось побывать в совсем уже недоступном для простых смертных месте – ресторане «Крыша» в гостинице «Европейская». Мы были неплохо одеты по советским меркам, а Макс хорошо говорил по-английски, поэтому, прикинувшись иностранцами и дав швейцару трешку, нам удалось просочиться внутрь. Не помню, что мы там ели и пили, но роскошный антураж ресторана авторства Федора Лидваля до сих пор забыть не могу. Смутно помниться и небольшой инцидент, когда какой-то морской офицер пытался пригласить нашу красавицу Катю на танец, но Макс его вежливо (или невежливо?) «отшил». А может быть, это сценка-мираж появилась в моей голове как похожий фрагмент из фильма «Асса»?   

После эмиграции Макса я некоторое время реже ездил в Ленинград, потом началась постсоветская эпоха, и с середины 90-х я опять стал регулярно посещать теперь уже Санкт-Петербург. Город приблизился, стал совсем родным, каждый раз встреча с ним и друзьями дарила искреннюю радость. Но тот старый, еще советских времен Ленинград живет в моей памяти отдельным островком безоблачного счастья.