Дивной красоты стильные декорации Гали Солодовниковой, выстроенные на сцене Theatre Royal Highmarket, представляют пространство, которое можно определить прежде всего словом «роскошь». Золото, золото, золото — везде! Ковры и подушки, мягкий свет матовых ламп, дорогой блеск черного рояля. Посреди сцены – бассейн со светящимся дном – тот же мягкий свет. Вода, вино, виноград – древние, как человечество…

Завораживающее переплетение древности и современности – это главная тема спектакля. Времени – нет. История – не учит. Ничто никуда не течет, а так и стоит недвижимой толщей, как вода этого светящегося бассейна. Календарь не имеет смысла, жизнь ничего не стоит.

Максим Диденко поставил свою «Саломею», точно следуя написанному Уайльдом тексту – практически слово в слово, ремарка в ремарку, но она наполнена живым, отчаянным звучанием. Заметим, по отношению к спектаклю можно использовать слово «современный», только о какой современности идет речь? Порой кажется, это театральный «Интерстеллар», и слои времени тут, словно складки золотого покрывала, под которым мечется в судорожном танце Саломея.

Конечно, танец – это кульминация тягучей, многословной истории. Но содержание легенды известно всем, пьеса Уайльда – тоже, поэтому дело не в реакции зрителя на сюжет (все в курсе страшной награды на большом блюде!), а в том, какими средствами спектакль его преподносит.

Актерские работы тут совершенно невероятны – психологически глубокие, тщательнейшим образом разобранные. Кажется, даже охранники Ирода знают все о своих прабабушках и о том, что они ели позавчера на ужин. Возможно, поэтому – или вследствие этого! – каждый сценический образ внешне решен изумительно точно. Ни одного лишнего или неточного движения на сцене за весь час сорок минут нет. А смелость, с которой сыграны герои, заслуживает отдельного пассажа.

Вот Ирод, тетрарх Иудеи в исполнении Doron Tavori – чудовищный паук в военной форме неведомой армии, который появляется, растопырив сильные ноги, разведя цепкие пальцы, почти ощерив устрашающие клыки. Во всяком случае, его губы кривятся в бесконечной судороге то усмешки, то гнева, то пароксизма неведомой этиологии. Он проходит путь от хозяина, сидящего в центре роскошной паутины, до извивающейся личинки, которая всеми силами пытается избежать гибельного решения — подарить Саломее голову пророка Иоканаана.

Его страсть к подростку-падчерице сыграна по-гумбертовски преступно, смотреть на это – испытание и для самой Саломеи, и для Иродиады – супруги Ирода, матери Саломеи.

О, как она царственно прекрасна, эта Иродиада! Как величав разворот ее изящных плеч, одно из которых оголено вырезом экстравагантного платья. Как легко вышагивает она на высоченных каблуках, как задирает тонкий подбородок, как тень от длинных ресниц ложится на зрелую, но изумительно фарфоровую кожу ее скул. Бог его знает, каково это – сыграть красоту во плоти? Но у Lena Fraifeld получается! Даже в тот момент, когда Ирод откровенно пренебрегает ее героиней. Ни капли униженности – но гнев и тьма мерцают в ее глазах, словно два ангела бога мести. Ее оружием станет дочь.

Neta Roth играет Саломею – избалованную, несчастную, травмированную девочку-подростка. С самого первого появления на сцене видно, как страшно отразились на ней семейные истории. Neta Roth буквально физически проигрывает симптомы нервного расстройства: нежное лицо, похожее на светящийся изнутри спелый персик, временами искажает ухмылка злобного эльфа. Бедная, бедная девочка. Бедный, бедный ребёнок! В ней будто бы запустилась система саморазрушения, которой она не в силах противостоять. Взрослых рядом нет. Мать занята собой и своими новыми отношениями. Отчим просто опасен. Так бы и выросла она в дикого, холодного, жестокого зверя, довольного собой, если бы не голос…

И вот тут мы вплотную подходим к самому сложному образу спектакля — пророку Иоканаану. Как передать свечение божественности, святость, знание? Максим Диденко находит удивительный способ, опираясь на не менее удивительные умения актёра Shir Sayag. Здесь всё делает голос. Его определяют как сопрано, но порой этот голос взмывает совсем в хрустальные выси, недоступные, кажется, и контртенору (на этом месте возникает и пропадает рефлекторная ассоциация с Яном Гилланом и его канонической партией Иисуса в рок-опере Уэббера и Райса).

Тёмные волосы обрамляют лицо, глаза завязаны чёрным шелком, пророк одет только в грязную повязку, опоясывающую чресла. Руки, скованные спазмом, шаг неестественный.

Чистый, ледяной голос, звучащий в грязной темнице, будто пронзает Саломею насквозь: она вздрагивает, вытягивается, как человек, получивший смертельную рану. Ее колотит, как от разрядов тока. И эти спазмы она расшифровывает, как собственное желание. Такое же непреодолимое, как и ужас.

Девочка, видевшая только прелюбодеяние, смерть, страх, — как еще она могла интерпретировать обморочное чувство ужаса, овладевшее ею при звуках голоса пророка? А голос и вправду звучит совершенно космически. Иоканаан поет то на английском, то переходит на иврит, и звучит, будто позывные с другой планеты. До мурашек! Иногда не верится, что человеческие легкие способны на такой звук.

Древняя трагедия, которую Уайльд переосмыслил, как гибельную страсть, Диденко переосмысливает еще страшнее — здесь показана страсть к гибели. «Хочу!» Саломеи, ребенка, которому никто не поможет, звучит выстрелом. Ее пляска — дистиллированный макабр с водруженным на голову блестящим черепом, дико щелкающим зубами в такт музыке. Мать молит не танцевать… Ах, мать, горе тебе, что ты можешь сделать с несчастным ребенком, ставшим демоном от свалившихся бедствий?

Весь спектакль Диденко удерживается от вида крови — даже дивный Молодой Сириец, сыгранный Itamar Peres, этот нежный бамбуковый побег в форме охранника, перерезает себе горло так изящно, что крови совсем чуть-чуть. Но вот Саломея, сидя в бассейне, обнимает голову Иоканаана, захлебываясь в рыданиях, – и вокруг нее расплывается кровь, окрашивает воду, превращает ее кровавое море, а может, в вино (недаром девушка машинально слизывает кровь с запястья, как будто проходя через страшное причастие).

Исторически Саломея жила долго, стала царицей. Но во вселенной Уайльда, а следом и Диденко, она не могла остаться в живых. Ее по приказанию Ирода убил тот же воин, что только что убил Иоканаана — жрец смерти в черном бронежилете.

Жизнь не имеет значения. Времени не существует. Страсть губительна. Вода залита кровью.