Сегодня Минц в центре музыкальной жизни: у него выходит новый альбом Kol Nidre, а в январе состоится организованный Романом фестиваль Another Music Festival в Лондоне. Об этих и других событиях, в которых, как и во всей его судьбе, соединяются свобода, ответственность и бесконечная вера в силу музыки, мы и поговорили.

Что такое преподавание для вас? Я очень часто встречаю людей, которые говорят: преподавать – ужасно сложно и тяжело.

Преподавание оказалось естественной частью меня. При этом я не собирался никогда заниматься им изначально.

Это был вынужденный шаг?

В молодости я некоторое время был ассистентом у своего профессора, Феликса Андриевского, поэтому очень много просиживал на его уроках. Дело в том, что я здесь жил с девяносто четвертого года, а потом, так сложилось, оказался в Москве, где себя вообще не видел в системе преподавания. Мне просто была очень неприятна сама атмосфера. Единственное, чем я там занимался – преподавал камерный ансамбль, предмет гораздо более свободный, чем скрипка. И пошел преподавать именно, чтобы стать для детей альтернативой той реальности, которую видел вокруг. Но продлилось это недолго – та среда меня отторгает. Годы, проведенные в Великобритании, сделали из меня другого человека.

Есть разница между той средой и этой?

Просто весь менталитет другой. Музыкальное образование – это же манифестация общего менталитета! Здесь уже давно насилие не поощряется. Да, палка о двух концах: в результате может быть общий уровень не такой высокий, но зато и внутреннее ощущение у людей другое. Я когда слышу, как мне отвечают мои студенты, то понимаю, что у меня такой внутренней свободы не было до первого отъезда: «А мне кажется, тут должно быть не так!» И это хорошо – гиря в шестнадцать тонн не должна все время на тебя давить.

У меня сейчас много учеников, которые так или иначе прошли школу, скажем так, постсоветскую. Я все время повторяю им: мне не нужно, чтобы вы играли правильно, просто выполняли обозначение в нотах. Нельзя быть рабом значков. И самое главное – когда думаешь о музыке, начинаешь исполнять музыкально, то играть оказывается проще.

Советская и постсоветская система музыкального образования так устроена: огромное количество людей изо всех сил пытаются достичь вершин – и кто выжил, тот молодец. Но многие не выживают, их судьба никого не волнует. А те, кто сильнее, становятся кем-то. Эта система очень хорошо работает и порождает больших музыкантов. Но чтобы в ней вырасти, надо обладать невероятной силой.

В Великобритании на любительском уровне процентов восемьдесят детей играют на музыкальных инструментах – такой питательной среды в России, например, не существует. Там это очень узкий круг, в котором родители заставляют детей заниматься – такое интеллигентское семейное развлечение. А здесь встречаются очень талантливые люди, которые за счет способностей и вовремя встреченного преподавателя вырастают в больших музыкантов.

Но такого конвейера, как когда-то в Советском Союзе, конечно, нет. Хотя попытки были воспользоваться опытом: Менухинская школа – калька с ЦМШ, этого даже никто не скрывал, ведь Иегуди Менухин приезжал в Москву, ему показали ЦМШ, он был как раз на уроке моего профессора.

Вот-вот выйдет ваш новый альбом Kol Nidre. Это же название текста, который читают на Йом Кипур?

Перед тем как альбом выпускать, я глубоко нырнул в это, чтобы разобраться. Kol Nidre – странный текст, который, находясь вне традиции, тяжело понять. Даже внутри он объясняется по-разному. Текст часто использовался для нападок на евреев, там же, по сути, написано: обещания, которые я дам, недействительны. Это даже не молитва по сути. Я читал, что это некая legal formula, как бы декларация на арамейском, то есть, разговорном языке. В иудаизме давать обет – изначально плохая идея, именно потому что не выполнить его – очень-очень плохо, грех. Поэтому обетов не дают, просто нельзя их давать. И человек, осознавая свою слабость, сразу в начале года заявляет: если я настолько окажусь слаб, что пошатнусь, то не специально.

Но не это для меня стало главным. Важны нити, которые связывают меня с тем, кто я есть. Я вырос не в религиозной среде, дома не говорили на идиш, но какие-то вещи все равно поддерживались. Например, у меня была пластинка, где венгерские евреи пели Kol Nidre. Или шел на концерт и там исполнялась эта музыка. Родители накрывали стол на Песах и говорили какие-то важные для них слова. Были пирожки на Пурим… Обрывки культуры, которая умерла в рамках конкретной семьи и есть то, что делает тебя тобой. Я сейчас понимаю: эти мелкие вещи определяют ту часть меня, которая теперь называется идентичностью.

Сама мелодия давно проникла в европейскую музыку – просто вот запала каким-то образом. На моей пластинке записано Kol Nidre Михаила Эрденко, одного из представителей знаменитой цыганской династии. Он посвятил эту пьесу памяти Льва Толстого, потому что когда Эрденко приезжал к нему в гости, Толстой говорил: «Дайте старику поплакать, поиграйте Kol Nidre». И эта картина, когда академический скрипач цыганского происхождения в гостях у великого русского писателя Льва Толстого в Ясной Поляне играет ему еврейскую молитву, – и Толстой плачет… Вот все вместе – и есть я.

Можно ли назвать этот диск современной академической музыкой?

Я бы не сказал. Он на стыке жанров. Во-первых, заглавная композиция – это Джон Зорн, легенда авангардной джазовой сцены. Хотя он иногда и пишет музыку нотами, но совсем из другого мира, из другой системы. Там еще много разных вещей, которые для меня имеют какое-то личное значение. Но я пытаюсь не играть это слишком академически.

Это к вопросу о знаках в тексте?

Да-да, речь о вещах, которые нельзя записать. Ведь установление автора на пьедестал и возведение его в некий объект культа, произошло, на самом деле, только в XIX веке. И поклонение, «идолизация» – не существовали, все было вообще совершенно не так. Не было такой дрожи перед нотными знаками. Нотами записывалась только часть музыки.

Если мы сейчас послушаем учениц Клары Шуман (записи сохранились), которые бывали в доме Шуманов и слышали сами, как играет Брамс на рояле, то в их игре нет ничего общего с тем, чтоб просто «сыграть, как написано». Тогда писали, учитывая, что никто не будет играть так, как мы сейчас…

…следовать букве и цифре?

Следовать им так, как это делается теперь. Когда композитор ставил, например, значок метронома в начале текста, то показывал примерное движение, о котором думал. Но внутри этого движения не может быть двух одинаковых фраз. И не может быть слепого следования метроному.

Another Music Festival в Лондоне – не первый фестиваль, который вы организовали.

Первый раз я сделал фестиваль в девяностых в Москве с моим другом Дмитрием Булгаковым, ему – восемнадцать, мне – двадцать, вообще – дети. Фестиваль «Возвращение» просуществовал 25 лет и стал большим настоящим событием, к которому многие оказались неравнодушны. Но сначала это была просто раздолбайская вещь по сути своей: «Давай сделаем фестиваль?» – «Ну, давай!» – «Алло. Вася, будешь играть?» – «Буду!» Нам не сказали о трудностях – их и не было.

Последние годы для «Возвращения» мы объявляли краудфандинг: кроме билетов, еще была финансовая поддержка. Это стало важно не только из-за денег – люди своими пятьюстами рублями говорили: «Мне очень нужно, чтобы событие состоялось!»

Но все в жизни имеет срок, вот и «Возвращение» закончилось одновременно с началом войны. Реальность, которую я пытался, видимо, игнорировать, настигла. Я уехал, и пока висел в этом эмоциональном лимбе, принял решение: нужно просто делать преподавательскую работу и все. Но от себя и своей природы уйти сложно. А в моей природе есть потребность создавать события и поводы. Для себя и других.

Меня всегда поражало, что люди, например, видят очень талантливого человека, но никак его не продвигают, даже если у них есть ресурс. Не потому, что не хотят – у них просто не щелкает в голове взять и сделать. А у меня склад именно такой – и я перестал этого стыдиться. Понимаю, что могу – и делаю, пусть это даже вредит моему имиджу музыканта.

Серьёзно? Вредит?!

Ну конечно! Раз он там что-то организует, значит, организатор, а не музыкант. Но вся предыдущая жизнь меня научила: возникла идея, надо сделать. Будь то исполнение, заказ или любое другое событие.

Один из толчков, который заставил меня сделать Another Music Festival, случился в пандемию. У нас с друзьями есть чат, в котором происходит ежедневное общение. Уже много лет. И вот между двумя участниками чата случилась история, о которой я узнал только через несколько лет.

Композитор Алексей Курбатов пожаловался альтисту Михаилу Рудому во время очередного локдауна: мол, вдохновения нет, слоняюсь, вообще написать ничего не могу. Ну и денег тоже нет, потому что нет работы. На что Миша ему ответил: «Я тебе заказываю сочинение. Напиши фортепианный квартет!» И вот Лёша пишет квартет. Потом начинается война… В общем, прошло пять лет, а произведение до сих пор не исполнено. Я узнаю об этом и принимаю решение: квартет должен быть исполнен и непременно с участием Миши, которому он посвящен. Строю программу так, чтобы закончить концерт этой премьерой. И тут оказывается, что Вадим Холоденко, еще один участник чата и великий пианист, играет в Великобритании, может просто приехать на два дня раньше и сыграть квартет. И Миша Рудой приедет. В общем, единственный человек, который отказывается приезжать – композитор, потому что визу получать не хочет.

А есть разница в организации фестиваля в Великобритании и в России?

Наверное, есть. Просто дело в том, что последние несколько лет существования «Возвращения» у фестиваля была такая репутация… В России ты всегда сталкиваешься со сложностями, причем самого маразматического характера. Всегда. Все время приходится бороться. Например, ты всю жизнь продавал буклеты перед концертами фестиваля, а потом тебе ничего не сообщают заранее, но ставят в последний момент перед фактом: по распоряжению ректора больше нельзя продавать буклеты. И коробку на благотворительность тоже поставить нельзя. В результате мы на последнем фестивале буклеты просто раздавали.

В Великобритании основная сложность заключается в том, что по сравнению с Москвой, где я мог просто благодаря связям где-то порепетировать – тут приходится искать деньги, покупать репетиционное место. Московский фестиваль был знаменит еще тем, что там не было гонораров. На чистом энтузиазме все играли. Многие исполнители приезжали к нам, потому что (даже при отличной карьере) в легендарной московской консерватории возможность выступить оказывалась заманчивой, а мы ее давали. Здесь многие вещи работают так же: надо наладить контакты, важно понравиться, чтобы люди захотели иметь с тобой дело. Конечно, если есть очень много денег, можно прийти и все купить, но когда задача стоит иначе, то путь такой.

Я сумел наладить контакт с St John’s Waterloo, где будет происходить фестиваль: показал им, что умею, когда сделал в прошлом году благотворительный концерт. Они увидели, как все происходит, какой «выхлоп». То есть, я могу дать то, что им тоже полезно – это не просто церковь, они развиваются как концертная площадка, и заинтересованы в организации хороших событий.

Почему нынешний фестиваль называется Another Music Festival?

Да, другой, еще один. В Лондоне ежедневно происходит масса всего с большими звездами, и если сказать, что ты сделал фестиваль, то первая реакция у любого человека будет: еще один? И вот тогда я отвечаю: «Да, еще один».

Мне кажется, у всех нас, кто так или иначе был переломан событиями 2022 года, очень актуален поиск самоопределения. У тебя отняли то, кем ты был. Конечно, кто-нибудь обязательно скажет: «Ничего не отняли, ты сам все это сделал». Неправда! Я все время сталкиваюсь с людьми, которые потеряли все – действительно, для россиян это отчасти выбор. Но большинство моих украинских учениц вынужденно потеряли то, что у них было: на них напали, они оказались вынуждены спасаться и так далее – у всех ПТСР разной степени тяжести, некоторые могут просто так разрыдаться на уроке.

Поэтому я решил делать первый фестиваль на тему иммигрантов. У меня в программе, например, английский композитор XVI века, бежавший из Англии: он был католик, и его преследовали. Или Сергей Рахманинов, или Стравинский, или, скажем, Стефания Туркевич, уникальной судьбы первая украинская женщина-композитор. Всю жизнь после Второй мировой войны она прожила здесь, в Великобритании, постоянно посылала свои произведения на конкурсы, но никто ее никуда не взял. Страна Туркевич не приняла. Но самое интересное, когда пытаешься найти ее скрипичную сонату, которую будет моя украинская ученица играть, то в ютубе есть всего одно исполнение, даже в Украине. При том о Стефании Туркевич лекции читают – но у нее масса неисполненных сочинений.

Среди исполнителей на фестивале будет много музыкантов очень высокого уровня. Это и мои старые друзья: Кристина Блаумане, первая виолончель лондонского филармонического оркестра; Катя Апекишева, профессор Guildhall; Наталия Ломейко и Юрий Жислин, профессора Royal College; уже упоминавшийся Вадим Холоденко. И много новых знакомых: Хилари Кронин, Франсис Гаш, Милена Симович и многие другие.

Еще один важный для меня момент: только что узкая интеллигентская прослойка русского зарубежья широко праздновала юбилей композитора Леонида Десятникова, с которым меня связывает давнее сотрудничество. И я считаю странным, что одно из его лучших сочинений The Leaden Echo, написанное на текст Джерарда Мэнли Хопкинса, до сих пор не звучало здесь. Хотя этот канонический текст много раз клали на музыку. Я слышал разные варианты и абсолютно уверен, что никто не воплотил его лучше, чем это сделал Десятников. Это неправильно! Так не должно быть: есть прекрасное сочинение, и оно не звучит на родине текста Хопкинса. Так что произойдет важный момент восстановления справедливости.

Кстати, получается, что восстановление справедливости имеет особое значение для меня на фестивале.