Вы теперь будете автором London Cult. Как будет строиться сотрудничество?

Коллеги из журнала будут присылать мне тему, при помощи текстов погружать в лондонскую жизнь, а я буду рисовать по мотивам.

Вообще это кажется интересным: как живут русские в Лондоне? Сам я живу в Венеции, и тема погружения одной культуры в другую актуальна и меня занимает. Любопытно, как это происходит у людей с разным бэкграундом, мировоззрением, социальным статусом, потому что я это переживаю на собственном опыте и пытаюсь анализировать и как психиатр, и как художник. Для меня ситуация в какой-то мере повторяет то, происходило в 90-е, когда я начинал свой творческой путь в газете «КоммерсантЪ», а наша страна погружалась в новую жизнь, люди получали свежий опыт.

Смешение культур – вроде бы интересное и положительное явление, но плохо, когда оно происходит вынужденно.

Безусловно. Что не отменяет интересности! Это уже вопросы психотерапии, как сделать так, чтобы драма, новый опыт стали интересными. Да, одно дело, когда вы сами себе интерес находите – путешествуете, выбираете страну. Совсем иначе, когда все происходит по воле обстоятельств. Будет плохо, если вам не удастся этот опыт преобразить, но лучше, чтобы получилось. Такая дефиниция на самом деле очень важна. Только с того момента, когда вынужденные обстоятельства станут интересными, вы начнете адаптироваться.

Например, однажды судно, на котором я работал врачом, попало в шторм в Тихом океане. Это ужасно, настоящая драма, мы могли погибнуть. Когда шторм закончился, ко мне подошел боцман и сказал: «Повезло тебе!». Я говорю: «Почему мне? Повезло нам!» – «Потому что я сорок лет ходил на разных судах и ни разу такого не видел». Я понял, что ему и всем остальным случившееся было интересно. Да, это – драма, мы из нее вылезли, но она – интересна, именно так ты ее будешь потом вспоминать.

Беженцам, которые оказываются в другой стране – в состоянии драмы, даже трагедии – я говорю: «Вы когда-нибудь были в Германии? Думали сюда поехать?» – «Нет». – «А попробуйте перестроиться и представить, что вы сейчас не в жутких условиях новой страны, а попали сюда туристом. Старайтесь использовать время с пользой для себя, посмотрите на все под другим углом зрения. И ваша жизнь станет иной». Интересно менять жизнь, судьбу, проживать все иначе. Я делал это несколько раз.

Вы давно жили между Россией и Италией. Был такой рубежный момент, когда поняли, что остаетесь, и теперь Вы эмигрант?

Я не считаю себя эмигрантом. Я всегда могу вернуться, потому что уже давно мало чего боюсь. Знаете, когда алкоголик бросает пить и проходит курс лечения, ему говорят такую формулу: «Если сидите за столом и вам предлагают выпить, никогда не говорите, что бросили пить и больше никогда этого делать не будете. Скажите: «Я не пью сегодня». Что завтра, вы не знаете. И на следующий день можно ответить то же самое. Поэтому сегодня я не живу в России, я оттуда уехал. Но не буду называть себя эмигрантом и не хочу утверждать, что уехал навсегда и больше никогда не вернусь. От этой мысли мне страшно. Завтра я могу вернуться. Сел на самолет и полетел.

Что же касается вынужденности… Безусловно, когда я жил между Венецией и Москвой, то с удовольствием приезжал в оба города, когда хотел. Венеция – это особое место: если вам здесь хорошо, то она умножает это на десять. То же самое происходит, если плохо. Вода, каналы, вы сидите и пьете вино – все хорошо. Но бывает иначе: пьете вино, и вам плохо. Смотрите на воду, а вода говорит: «Иди сюда. Нырни». Но можно сказать себе: «Черт возьми, это другая жизнь, у тебя не было такого опыта, это интересно. Попробуй рисовать что-то новое. Выбери иной стиль. Начни писать. А ты когда-нибудь делал мебель из винных ящиков, которые тебе отдают друзья, работающие в разных ресторанах Венеции? Нет, не делал. Так попробуй сделать». И я делаю! И говорю себе эти слова. Нужно получать удовольствие от того, от чего не получал ранее.

Чувствуете ли Вы, что русские за границей стали в последнее время объединяться?

Безусловно, это чувствуется очень сильно. Если раньше русские при встрече переходили на другой язык, сторонились друг друга, то сегодня – да, объединяются, собираются в кучки, ищут тех, кто ближе. Появляются новые отношения, дружеские связи, деловые. И это очень приятно и симпатично.

Как Ваша творческая деятельность трансформировалась за последние два года? У Вас стало больше работы как у художника или как у психотерапевта?

Работы точно не стало меньше. Творчества стало меньше, когда началась война. Тогда я просто не мог заставить себя ничего делать, но вернулся в психотерапию. Консультировал по телефону многих людей, которым было плохо. Если человеку нужно было с кем-то поговорить, он звонил мне, и ему становилось легче. Это помогло и мне самому справиться с собой. А потом стал снова заниматься творчеством, потому что я без работы просто не могу. Стал делать ту самую мебель, рисовать «человеческие» портреты собак – у меня целая серия. Продолжил делать физиономии плюшевым мишкам, у меня осталось в Москве около сотни игрушек. Здесь, в Венеции, тоже покупаю дешевых медведей, меняю им «форму лица», я практически «медвежий хирург». Ну и продолжаю рисовать. Большая выставка у меня была в Риге: «Азбука-2022».

А возвращение к творчеству благодаря чему случилось? Как Вы заново обрели силы?

Я всегда рисовал на тему того, что происходит и что меня волнует. Это немного другие карикатуры, чем те, что делаешь для газеты. Там ты можешь очень по-разному все осмысливать, по-доброму или по-злому. Но совсем другое дело – рисовать на темы масштабных проблем, которые затрагивают людей. Это уже картинки не злые, не забавные и даже не на злобу дня. И карикатурами их не назовешь. На выставке это были большие листы, которые, как говорили люди, вызывают такие чувства, как слезы, ком в горле. То есть совсем другая графика и другое к ней отношение. Но, по сути, я занимался все тем же – всегда говорил, что меня волнует. Даже на заказ работал, если мне была интересна тема.

В какой степени карикатура – это защита, а в какой степени – нападение? Ведь юмор помогает понять, принять ситуацию, свыкнуться с ней, в то же время это критика.

Интересный вопрос. Я бы сказал, что это смешанная штука, два в одном. Когда нападаешь, ты защищаешься. Нападение – в общем-то и есть защита, именно активная ее форма. Это мое, мне такая форма интересна. А пассивная – это юморок, «юмор в коротких штанишках». Но интересно, когда картинка с зубами, карикатура на грани фола, когда это остро, многогранно и есть некая опасность.

Верно ли утверждение, что карикатура – часто про «что», а не «как»? Изобразительное совершенство тут чаще уступает смыслу?

Не совсем так. В карикатуре очень важно, когда художник обладает своим узнаваемым, уникальным графическим языком. Хорошо, когда можно разорвать картинку и по одном клочку опознать автора. Значит, его язык узнается и цепляет. Важно, когда у художника есть свой графический язык, свой персонаж, когда художник успешен и интересен. Иначе он растворяется и исчезает. В этом смысле моя линия, персонаж в свое время попали «в точку». Когда-то даже говорили, что «КоммерсантЪ» – это «Петрович», Бильжо и заголовки.

Но надо было прийти к этому языку, и я постепенно пришел. Сейчас мой язык в серии «Азбука-2022» близок к линейной графике, но другой. Интересно его искать, менять, потому что язык связан со временем. Меняется время – меняется язык, появляются новые понятия. Невозможно говорить сегодня в стиле 60-х годов, «оттепели». Мой язык остается тем же, меняются только диалект и интонация. Но все равно это Бильжо.

Какие у Вас еще есть или планируются активности вроде той же выставки в Риге?

Я давно стал писать, у меня в пандемию вышли книжки с рассказами «Не все остались живы» (АСТ), «Не снимая маску» (Издательство «Захаров»). А еще жанр «непоэзия», в котором я сейчас довольно много работаю. Та графика, которую я делал в рамках «Азбуки», большие листы – ими очень увлечен. Это фиксация времени, новых мемов, то, чем я занимался и в «Коммерсанте», и потом.

Мой персонаж «Петрович» пытался понять все новое, что привносится в его жизнь и в мир вокруг. Когда на словесный рынок выплеснулось огромное количество понятий из области экономики, бизнеса, англицизмы, он пытался их приспособить. Научился делать то же самое, когда появилось много новых вещей: алкоголь, сигареты, новые формы взаимоотношений. Это были 90-е – начало 2000-х. Ровно то же самое происходит сейчас: человек оказывается в новой реальности, в новой стране, с другим языком, людьми и так далее. Это то, что его беспокоит и что преподносит каждый день, связанный с войной и новой действительностью в его стране.

Поэтому я занимаюсь тем же. Только тогда был «лизинг», а сегодня – «боевые комары». В сегодняшнем языке, с которым живет мой персонаж, с которым работаю я, ровно столько же странного, непонятного – пускай со знаком «минус», с кровавым цветом. А тогда это был знак «плюс», вычурный, подмигивающий, как неоновый рекламный плакат, зазывающий в новую жизнь. Те понятия остались в том времени, а нынешние останутся в этом. Названия «Буча», «Авдеевка», все эти фразы «где вы были восемь лет?» и «не все так однозначно» уже плотно сидят в нашем времени.

Вы какое-то время назад говорили, что «Петрович впал в кому». Вышел ли он из нее?

Не вышел. В коме можно пролежать очень долго. Не знаю, выйдет ли.

Сегодня, когда он так нужен…

Ну, это не его. «Петрович» с удовольствием вернулся бы назад и пошел по другой дороге. Это не его особый путь, которым гордится страна. Не его мир, который называется «русским». Его мир – антипод войны или мир как сообщество, как в «Войне и мире» Толстого. Пока он лучше в коме полежит.

Как Вы формулируете концепцию проекта с медведями? И вообще, какое настроение проект отражает? 

Медведи – еще из мирного времени. Но я их продолжаю делать, потому что не могу уже остановиться. И дарю их даже здесь, в Венеции.

На самом деле это большая история. Как я обратил внимание на медведей? Моя бабушка в 1954-м вернулась из ссылки в Тюмени, отсидев восемь лет в Акмолинском лагере жен изменников Родины. Мне исполнился год, и бабушка подарила мне медведя, который «жив» до сих пор и остался в Москве. У него оторвано ухо, он много разного пережил. Когда я недавно задумался об этих медведях, вдруг понял, что у многих детей – и мальчиков, и девочек – в детстве был такой плюшевый друг. Но ребята давно стали пожилыми. Я попросил в Facebook рассказать мне истории про мишек. Оказалось, что очень много драматичного у людей связано с такими игрушками. Я представил себе выброшенных мишек на помойку.

Здесь, в Венеции, например, мусорщики ходят с такими тележками, на которых часто висят плюшевые игрушки. Их постирали и повесили, чтобы свою мусорную тележку не перепутать с чужой. Я представил себе мишек, которые прожили свою жизнь, повзрослели, как их хозяева, попали на помойку или передавались из поколения в поколение. Почувствовал, как они будто приходят ко мне со словами: «Нас выбросили, помоги нам!». Я пришиваю им уши, меняю мордочки, даю новый взгляд на жизнь.

Еще обратил внимание, что эти мишки – все с одинаковыми глазами-пуговками, которые ничего не выражают. Так я стал приклеивать им брови, менять форму рта, делать выразительными глаза. И мне стали говорить, что «они похожи на тебя, Бильжо», кто-то обозвал их «бильжомишки». Каждой такой игрушке я стал придумывать историю, они ведь проживают не одну жизнь, а две, три. Вот мишка жил с девочкой, спал с ней, а потом она повзрослела, у нее появился любовник… Мишка за этим наблюдал, сидел рядом или даже лежал с ними в постели. Девочка не могла расстаться с мишкой, а муж ей говорил: убери его из кровати. Он его не любил, а она оставалась ему верна.

А еще на мишке часто отражалось настроение его маленького хозяина: он бросал его в угол, получив двойку, пинал ногой, когда было плохо, обнимал, когда становилось хорошо.

Видели фильм «Третий лишний», где главный герой – плюшевый медведь-хулиган?

Не смотрел, но очень люблю добряка Паддингтона.

У Вас в Италии есть чувство оторванности от России?

Я все равно живу в информационной капсуле, которую выбрал сам. Слежу за тем, что происходит, но под определенным углом зрения. Очень скучаю по многому. Для меня это нелегкий путь. Но я съездил недавно в Москву, потом вернулся.

Итальянская беззаботность и жизнерадостность Вас не охватывает? Предположу, что многие простые итальянцы даже не в курсе, что там за война, и где эти Россия и Украина находятся.

Ну нет. Нужно очень хорошо знать итальянскую жизнь, погрузиться в нее, чтобы на эту тему рассуждать. Итальянцы очень социально активны на самом деле. У них куча своих проблем, и они на них реагируют. Читают бумажные газеты. Обсуждают, рассуждают. Ходят на демонстрации – в Венеции они часто бывают. Другое дело, что еда может быть главнее, чем какая-то социальная активность. Можно прервать демонстрацию, потому что пора есть. Глагол mangiare в итальянском языке очень важный. Время течет по-другому. Не торопиться – тоже важная штука. Итальянцы вообще такие же раздолбаи, как русские, только со знаком «плюс». Это доброжелательные раздолбаи. Если встречаются два итальянца после работы и выпивают, то один говорит: «Марчелло, какой ты классный специалист. Ты это делаешь лучше, чем я». Другой отвечает: «Нет, Роберто, я классный, но ты все равно лучше». А русские разговаривают по-иному: «Слушай, Вась, давно хотел тебе сказать: у тебя руки из жопы растут» – «Ну, если у меня из жопы, то у тебя вообще рук нет». Чтобы русский похвалил русского, сказал, что тот делает что-то лучше, чем он? Нет!

Италия, Венеция – это ведь рай для человека, который занимается творчеством? Масса источников вдохновения…

Я заряжаюсь всегда от отрицательной энергии. Потому что в жанре, которым занимаюсь, разные есть тонкости – ирония, сарказм – и все они построены на том, что меня раздражает. Мне нужно разозлиться, или меня должно что-то очень тронуть. Хотя я и мебель делаю, и мишкам помогаю. Вдохновляет все же разное.

Вообще Венеция – это место, где живут и оседают люди впечатлительные, чувствительные, склонные к фантазиям. Этих людей Венеция сама отбирает. Им Венеция нравится. А так… биеннале архитектуры, современного искусства, выставки, музыка, сам город – вот что вдохновляет. Здесь так много всяких мелочей, что глаз не устает. Одно и тоже место можно увидеть по-разному. Отсутствие машин. Возможность выпить вина в любом месте, разглядывая красоту, – тоже ведь и удовольствие, и вдохновение.

Мандолину освоили, кстати?

Нет! На гитаре бренчу, да. У меня здесь есть один знакомый уличный гитарист, один замечательный, тоже уличный, виолончелист и один вообще замечательный сибиряк, который играет на стаканах. Тоже вдохновляют.

Заглавное фото из ФБ автора, автор фото Никита Голованов