Почему Вы ставите Цвейга именно сегодня, чем обусловлен выбор?

Я прочитала «Вчерашний мир» за пару месяцев до вторжения России в Украину, и мне казалось, что читаю про себя. Ведь Цвейг переживает ужасное ощущение: страна, в которой он вырос, язык, на котором говорил, читал, любил, вдруг становятся орудием ненависти. Во время Первой мировой этот язык уже использовался как часть военной убийственной идеи. И для него, пацифиста и гуманиста, это было чудовищно. А еще мне показалось: это не только про меня, но и про весь мир, всех людей – о том, как мы читаем новости, общаемся. Мы далеко не ушли от ощущения, описанного Цвейгом: прогресс идёт, столько всего изобрели, Европа в самом расцвете сил, столько гуманистических идей – какие могут быть войны, о чём вы вообще! И вдруг начинается Первая мировая…

А потом произошло 7 октября, нападение ХАМАСа и вспышка, эпидемия антисемитизма по всему миру, о котором тоже есть у Цвейга. Он же пишет о Теодоре Герцле, о его идеях, судьбе. И мне кажется, я как артист, человек, который занимается искусством, через спектакль смогу показать свою личную реакцию.

В прошлом году я ставила спектакль «Театр ГУЛАГа», который собиралась делать с «Международным мемориалом» до того, как его объявили иностранным агентом…

А еще Цвейг описывает мир очень молодых людей…  

И эти люди, молодые прогрессивные интеллектуалы, вдруг решили, что им нужно аннексировать, оккупировать чужую землю. И вдруг начали говорить: если ты не знаешь, как ненавидеть, ты не знаешь, как любить. Поэтому я не задавалась вопросом, зачем я ставлю Цвейга в 2024-м? Был другой вопрос: как можно не ставить Цвейга в 2024-м?

И при этом Цвейг очень добрый писатель, и он близок людям, которые исповедуют гуманистические идеи.

Да, он очень любит людей, намного больше, чем, например, люблю я. У него много терпения и желания их понять. Вот из этого вырос спектакль.

У меня, кстати, три Цвейга. Три артиста играют его в трех разных периодах жизни. Каждый из них пытается найти ответы на главный вопрос: когда нужно было спасать мир, в какой момент ещё можно остановить Первую мировую войну, зарождение фашизма?

Жанр спектакля – кабаре, а тема – серьезная, трагическая...

Наша идея такова: мы находимся в пространстве кабаре, которое происходит в голове самого Цвейга.

Это такой воображаемый мир, где артисты играют разных персонажей: есть акт Теодора Герцля, есть даже солдат, танцующий стриптиз. Эти образы возникают из текста Цвейга, я сама писала инсценировку. Текст очень литературный, сложный, с длинными предложениями. И мы, рассказывая историю, придумываем разные художественные приемы. Очень мало, к сожалению, времени на репетиции. Наверное, поэтому мы поймём, как всё работает, только на премьере.

Вы делаете спектакль специально для фестиваля Camden Fringe?

Если у тебя нет бюджета, подобные фестивали – это, в принципе, единственный доступ в театр, к зрителю. Ты не платишь за аренду площадки, вносишь только депозит, который получишь обратно, если продашь билеты.

Мне хочется показывать спектакль, получить за него деньги, заплатить людям зарплату. А еще – отвезти спектакль в Европу. Потому что он, конечно, не очень английский…

Не очень английский? Что должно быть в спектакле, чтобы его назвать английским?

Для меня всё-таки британский театр – это когда человек на сцене работает непосредственно с текстом. Это не режиссерский театр. Либо у тебя Эндрю Скотт, который играет «Дядю Ваню»…

Саймон Стивенс о любви к Чехову, работе над «Ваней» и об Эндрю Скотте

…либо «Present Laughter» с тем же Cкоттом, который абсолютно актерский спектакль?

Да. Или у тебя драматург, или актёр. Вот я сейчас попрошу, назовите мне режиссёров, с кем бы мне поработать! Я здесь 6 лет провела и не могу сказать, что нашла такого.

И поэтому да, мы работаем на Fringe. Поскольку ты либо обладаешь огромным бюджетом, либо делаешь что-то с тремя актерами и без декораций. Это проблема для меня в английском театре: нет ощущения, что я со своими небольшими ресурсами могу делать амбициозные вещи. Взять хотя бы то, что Цвейга мало кто знает хорошо.

Надо сказать, спектакль по Цвейгу с большим успехом прошел в рамках Зальцбургского фестиваля.

Вот поэтому я бы хотела привезти спектакль в Европу – в Германию, в Австрию. Мы, кстати, пригласили на спектакль австрийский культурный центр, посмотрим, понравится ли им, что у меня двух Цвейгов играют женщины. Не знаю, какая у них будет реакция. Короче говоря, с одной стороны, чувствую, что это очень актуальная история, а с другой – работаю немножко в пропасть. Совершенно не могу угадать аудиторию!

А как Вы представляете своего идеального зрителя?

Это человек, который хочет удивляться, чувствовать. Человек, у которого есть культурный контекст. Наверное, эгоистично так говорить, но хочется, чтобы мой зритель был заинтересован в том, что я делаю. Очень сложно рассказывать историю, когда зритель вообще не знает, кто такой Цвейг. Были рецензии на «Театр ГУЛАГа», поставленный в жанре променада, говорили: он недостаточно иммерсивен. Я подумала: в следующий раз, не знаю, может, расстрелять вас на спектакле, и тогда станет достаточно иммерсивно?

А на Fringe приходит очень, очень разный зритель. Есть люди, которые действительно ходят в театр, а есть те, кто просто хотят развеяться, выпить пива. И тут ты им: извините, а у меня Цвейг.

Настоящий театральный инди-проект… Кто работает над ним вместе с Вами?

У меня был открытый кастинг, и в результате сложилась интернациональная команда. Есть актёры из Польши, Англии, Израиля, Украины. Почти все – эмигранты, как и сам Цвейг.

Когда Вы осознали, что театр – это Ваше? И почему не стали учиться в московском театральном ВУЗе, перебрались в Лондон?

Я родилась в семье режиссеров и сценаристов, поэтому заниматься искусством для меня было естественно. Училась в театральной школе при Щепкинском училище, но Щепка не особо считала нас своей частью. Если честно, захотела уехать из России довольно рано. Сотрудничала с Музеем ГУЛАГа, снимала для них документальные фильмы, интервью, и в том числе эта работа заставляла думать. Ну и ко всему прочему, я очень люблю английскую культуру, хотелось учиться в Англии. И уже в процессе учебы здесь поняла: у меня есть свобода, настоящая свобода заниматься тем, что интересно. Я с авторитарностью всегда была в напряженных отношениях, как, собственно, и Цвейг.

В финале спектакля Цвейг приходит к тому жизненному финалу, который мы знаем? Хотели бы Вы спасти этого человека от смертельного отчаяния и его последнего поступка?

Мы как раз сегодня об этом говорили на репетиции. Мне кажется важным показать человека, который стал свидетелем войн, работы пропаганды, роста антисемитизма. Спектакль мой про хрупкость человеческого мира, про то, как легко его разрушить.

Старый проектор показывает слайды: архивные фотографии, документы, газетные передовицы того времени. И вот заголовки статей времен Второй мировой переходят в заголовки сегодняшнего дня. Не только об Украине или Израиле – обо всем. И мы переносим своего Цвейга в сегодняшний день. Он задается все тем же вопросом: можно ли что-то сделать? Для Цвейга, совершившего суицид, ответ очевиден – нельзя.

Мне кажется, только те люди, которые не смотрят новости, сейчас не чувствуют того же. Но, думаю, надежда на спасение есть. Например, потому что мы интернациональной командой в Лондоне сегодня ставим Цвейга.

Аня Островская сайт

Спектакли 20-25 августа включительно

Билеты по ссылке