— Дмитрий, Белая фабрика, которая сейчас идет в Лондоне, это просто параллель, параллель с днями сегодняшними, хотя и была создана до начала войны в Украине. Вы пророк? Или считаете, что в России так было всегда?

— Над «Белой фабрикой» я работал шесть лет, нынешний вариант – пятый уже, наверное. И за это время пьеса очень сильно менялась по мере того, как я все глубже погружался в историю и гетто города Лодзь, и Холокоста вообще, причем, не только изучая открытые источники, но и разговаривая с выжившими. А потом случилась война…

Я перечитал свою пьесу и понял, что многое в ней наивно. Не так обычные люди ведут себя под давлением огромной злой силы, как я себе раньше это представлял. Понял, что героизм – это отклонение от нормы, а норма – конформизм, приспособленчество. И что любой ужас может стать нормой, а мы перестанем его замечать, чтобы не сойти с ума. Понял и то еще, что какой бы ты сомнительный выбор ни сделал, пытаясь сохранить свою шкуру – или даже просто зону комфорта – ты непременно постараешься объяснить себе, что на самом деле руководствовался соображениями морального характера. Злодеям нужно или доказать себе, что они, в сущности, находятся на стороне добра, либо что добра не существует в принципе, а все, кто говорит, что поступает по совести – лгут и лицемерят.

Так что нет – пророческого в этой пьесе нет, а есть наблюдения за тем, как ведут себя живые люди, когда им приходится выбирать между плохим и очень плохим. И да, Россия ходит по кругу, только слепой этого сейчас не заметит. А точнее говоря, не по кругу, а по нисходящей вниз спирали, витки которой, к тому же, становятся все короче, а движение вниз – все стремительней.

— В Вашем Тексте есть мысль, что образование в РФ, в конечном счете, сводится к воспитанию или зеков или вертухаев. А если продолжить… то, по сталинскому почину, большинство вертухаев потом переходят в разряд зеков. Страх – у всех! Как Вам удалось избежать последствий советского образования в творчестве?

— Подростковые школьные мои годы в Москве пришлись на время внезапной политической свободы. Союз распался, когда мне было 12, и последние четыре класса я читал ежедневно в метро, по дороге в школу и из нее, газету «Московский комсомолец», на тот момент – самую свободную, дерзкую и антикоммунистическую газету в стране. Оттуда, наверное, и моя политизированность, и моя увлеченность идеями человеческих свобод, прав и достоинства.

Прошло то время, «Московский комсомолец» давно забронзовел и заплесневел, превратился в слугу режима, и его название больше не кажется уже парадоксальным и хулиганским, как когда-то. Заплесневел, забронзовел и его бессменный главный редактор. Черная плесень жрет и официальную русскую культуру, и саму Россию. И да, питательная среда для этой плесени – страх. А страх живет в семьях! Это страх семейной памяти о том, что половина страны сидела, потому что сидевшие «ни за что» есть среди знакомых у любого дедушки и любой бабушки в любой российской семье. И именно в семьях нас, непоротое поколение, и стращают, умоляя не высовываться.

Что касается вертухаев и зэков, тут дело еще шире: иерархии в России выстраиваются через унижение. Учителя в школе унижают учеников, старшие унижают младших, старослужащие в армии – новобранцев, а блатная культура, в терминах которой разговаривает уже и политический истеблишмент, смазывает густо шестерни этого механизма унижения. Каждый униженный мечтает о декомпрессии, а единственный путь для него преодолеть эту травму, травму уничтожения собственного человеческого достоинства другими, более сильными – это найти более слабого, чем он сам, и унизить его.

Унижение передается в России по цепочке домино, вся страна этими костяшками завалена. И вот уже вся страна мечтает оттоптаться на ком-то более слабом – на соседях, на Украине. А единственный путь спасения – это излечение, это терапия, это восстановление чувства собственного достоинства в каждом человеке. Проблема в том, что для нашего государства граждане с чувством собственного достоинства опасны, а рабы – удобны.

Но дело, конечно, не только в «Московском комсомольце»: учителя у нас в школе тоже были в ту пору смелые, однозначно настроенные демократически, и всячески ратовавшие за свободомыслие. А университет я заканчивал в Иерусалиме, и там система образования вовсе была американской, как и большая часть учебных материалов. Кроме того, всячески поощрялась дискуссия, культура дебата. Юваль Ной Харари, автор книги «Сапиенс», преподает на том факультете, который я заканчивал. Ну и литература, на которой я рос, была в первую очередь литературой мировой: Кафка, Маркес, Борхес, Майринк. И все равно на выходе у меня получается проза отчетливо русская, по крайней мере, мне все время об этом иностранные читатели говорят.

— Вы верите в «роль личности в истории»? Сейчас мы участвуем в борьбе личностей?

— Безусловно, личность очень многое определяет – но это в авторитарных государствах, где роль институтов сведена к минимуму, а сами институты превращены в фасады. В США Трамп не сумел учредить диктатуру, потому что институты демократической власти слишком сильны, они оказали сопротивление и ему, и рассаженным им по ключевым позициям марионеткам.

В России только один институт – КГБ, и институт этот поддерживает диктатора, а диктатор может творить, что ему заблагорассудится. В Украине роль личности тоже недооценить нельзя: будь на этом месте другой человек, а не Владимир Зеленский, может статься, и пригодилась бы ныне убитым российским солдатам парадная военная форма в их ранцах. Когда глава государства, рискуя жизнью, подает своему народу пример отваги и упорства, народ этим героизмом заражается. Люди учатся на живых примерах, а не на болтовне. А от российского политического руководства чем можно заразиться? Гангреной?

— Когда пора запасаться противогазами и спускаться в метро? Для России есть надежда на оптимистичный исход событий или «за все надо платить»?

— Россия все еще не достигла дна, от которого ей можно будет оттолкнуться. Воды, в которые она погружается, темные, мутные, и иной раз кажется – точно глубже нельзя! – но с грохотом обваливаются тектонические плиты, и Россия продолжает опускаться в бездну дальше. И пока войну на себе не почувствует каждый, пока останутся нетронутые пузыри, в которых люди могут устроиться уютно и притворяться, что ничего в их жизни не изменилось, пока от народа, от бизнеса, от интеллигенции можно будет откупаться, пока от войны можно будет прятаться и отворачиваться… она будет продолжаться, продолжаться и продолжаться! Осознание – и не осознание даже, а необоримое чувство тупика, страшной ошибки, трагедии – должно настичь каждого человека в России. И я бы хотел, чтобы к каждому пришло и чувство ответственности за тот ужас, который творит наша страна.

— Расскажите о планах, мы можем увидеть экранизацию Белой фабрики, Метро?

— Планов – громадье. Вот сел за следующий роман. Зимой должны стартовать съемки нового фильма по моему сценарию. И вместе с Максимом Диденко готовим новый спектакль. А «Белую фабрику», которую лондонская публика и британская пресса, кажется, оценили, хотим перенести в Нью-Йорк. Работы много, галактика сама себя не покорит!

The White Factory в Marylebone Theatre (режиссёр Максим Диденко, художник-постановщик и художник по костюмам Галя Солодовникова) идет по 4 ноября.

Билеты здесь