***

Прекрасной иллюстрацией сказанному служит хронология постижения языков поэтом Михаилом Юрьевичем Лермонтовым. С самого рождения при нём была бонна – немка Христиана Осиповна Ремер, затем два французских гувернёра – Жан Капе и Жан Пьер Келлет-Жандро. После смерти Жандро в 1829 году, к моменту поступления юноши в Московский пансион – M-r Winson, Фёдор Фёдорович Винсон. Жандро был эмигрантом, гвардии капитаном Великой армии, состоял под надзором III отделения. Старик взыскательный и строгий. От него Лермонтов воспринял живые рассказы о революции и Наполеоне.

Английская прививка легла на растревоженное сердце и оказалась крайне плодотворной. Мистер Винсон привёз с собой громадное количество книг. Он не собирался мучить ребёнка учебными текстами по билетам. Как вспоминает Аким Шан-Гирей, троюродный брат и ровесник Лермонтова: «Мишель начал учиться английскому языку по Байрону и через несколько месяцев стал свободно понимать его; читал Мура и поэтические произведения Вальтера Скотта».

Для Лермонтова 1830 год стал поворотным. Хоровод влюблённостей. Редкие встречи с отцом – трагедия Menschen und Leidenschaften («Люди и страсти»). Выпуск из Пансиона и поступление в Московский университет. «Испанцы». Лето в Середниково. Юный поэт пишет гениальное стихотворение «Нищий» («…и кто-то камень положил в его протянутую руку…»). И даёт мрачное предсказание, совсем взрослое: «Настанет год, России чёрный год, / Когда царей корона упадёт…». Стихи записываются каждодневно, они накатывают, будто волны, одни строки настигают другие, ритмы сбиваются, пляшут. Сушкова – в сердце. Байрон – в душе.

***

Лермонтов читает книгу, ещё пахнущую типографской краской. Он сравнивает, примеряет жизнь и поступки великого романтика на себя. В руках у него: Letters and Journals of Lord Byron with Notices of his Life, vol. 1‒2. By Thomas Moore. London, 1830. Он читает об английском мальчике, будущем поэте, и чувствует родство мятежных душ: в горах Шотландии, куда мать повезла Джоржа для оздоровления, он, восьмилетний, испытал настоящую любовь. Вот признание Байрона:

«В последнее время я много думал о Мэри Дефф. <…> И, однако же, это была страсть! Моя мать имела обыкновение смеяться над этой детской любовью; и много лет спустя, ‒ когда мне было примерно лет шестнадцать, ‒ она мне сказала однажды: „Ах, Байрон, я получила письмо из Эдинбурга, от мисс Аберкромби; ваша бывшая любовь, Мэри Дефф, вышла замуж за господина С.”. И что же я ей ответил? Я не могу постичь и объяснить то чувство, которое мною овладело в это мгновение. Со мною почти сделались судороги; моя мать была так этим встревожена, что потом, когда я оправился, она упорно избегала заговаривать со мной на эту тему… <…>  Я раз пятьдесят с тех пор влюблялся; и тем не менее я помню всё то, о чём мы говорили, помню наши ласки, её черты, моё волнение, бессонницы и то, как я мучил горничную моей матери, заставляя её писать Мэри письма от моего имени; и она в конце концов уступала, чтобы меня успокоить. Бедняжка считала меня сумасшедшим, и так как я в ту пору ещё не умел как следует писать, она была моим секретарём. Я припоминаю также наши прогулки и то блаженство, которое я испытывал, сидя около Мэри в её детской, в доме, где она жила, около Плестоуна, в Абердине, в то время как её маленькая сестра играла в куклы, а мы с серьёзностью, на свой лад, ухаживали друг за другом.

Но как же это чувство могло пробудиться во мне так рано? Какова была причина и источник этого? И в ту пору, и несколько лет спустя, я не имел никакого понятия о различии полов. И тем не менее, мои страдания, моя любовь к этой маленькой девочке были так сильны, что на меня находит иногда сомнение: любил ли я по-настоящему когда-либо с тех пор?»

А вот Лермонтов, сравните:

«Записка 1830 года, 8 июля. Ночь. Кто мне поверит, что я знал уже любовь, имея 10 лет от роду? Мы были большим семейством на водах Кавказских: бабушка, тётушки, кузины. — К моим кузинам приходила одна дама с дочерью, девочкой лет 9. <…> Один раз, я помню, я вбежал в комнату: она была тут и играла с кузиною в куклы: моё сердце затрепетало, ноги подкосились. — Я тогда ни об чём ещё не имел понятия, тем не менее это была страсть, сильная, хотя ребяческая: это была истинная любовь: с тех пор я ещё не любил так. <…> Белокурые волосы, голубые глаза, быстрые, непринуждённость — нет; с тех пор я ничего подобного не видал, или это мне кажется, потому что я никогда так не любил, как в тот раз. Горы кавказские для меня священны… И так рано! в 10 лет… о эта загадка, этот потерянный рай до могилы будут терзать мой ум!.. иногда мне странно, и я готов смеяться над этой страстию! — но чаще плакать».

***

Горные пейзажи и ранняя любовь – два начала, послужившие развитию таланта. Первая жизненная рифма Байрона и Лермонтова. И в стихах – признание: «…Я молод; но кипят на сердце звуки, / И Байрона достигнуть я б хотел; / У нас одна душа, одни и те же муки; / О если б одинаков был удел!… / Как он, ищу забвенья и свободы, / Как он, в ребячестве пылал уж я душой, / Любил закат в горах, пенящиеся воды, / И бурь земных и бурь небесных вой. / Как он, ищу спокойствия напрасно, / Гоним повсюду мыслию одной. / Гляжу назад — прошедшее ужасно; / Гляжу вперёд — там нет души родной!». В автографе — приписка Лермонтова в скобках: «Прочитав жизнь Байрона (<написанную> Муром)».

***

Екатерина Сушкова – черноокая – «Е. С.» – Black yeys…  «Приметив юной девы грудь, / Судьбой случайной, как-нибудь, / Иль взор, исполненный огнём…». Она старше, играет в светскую львицу и мучает влюблённого юношу… В лето всё того же 1830-го: «Я прозвала его своим чиновником по особым поручениям и отдавала ему на сбережение мою шляпу, мой зонтик, мои перчатки, но перчатки он часто затеривал, и я грозила отрешить его от вверенной ему должности». <…> Сашенька и я, точно, мы обращались с Лермонтовым, как с мальчиком, хотя и отдавали полную справедливость его уму. Такое обращение бесило его до крайности, он домогался попасть в юноши в наших глазах, декламировал нам Пушкина, Ламартина и был неразлучен с огромным Байроном…».

Лермонтов прекрасно говорил на трёх языках, но мы точно знаем, что его юношеские переживания отразились отнюдь не в Schwarze Augen, и не yeux noirs, а именно в black eyes.

P.S. Шотландский род Лермонтов известен с 1057 года. Взошедший на престол король Малькольм III наградил тогда французского рыцаря, проявившего себя в битве с войском короля-узурпатора Макбета, землями на правом берегу пограничной реки Твид. Французское Лурие (Luyrieux) звучало на английский манер как Лир (Leure). В сочетании с «устьем» (mue – mutha – mouth) получился Лирмут (East and West Learmouth). Речь о землях на границе Бервикшира и Нортумберленда. В итоге сложилась фамилия – Learmonth.

К этому роду принадлежал поэт и провидец Томас Лермонт из Эркельдуна, по прозвищу Рифмач или Честный Томас, живший в XIII веке (Thomas of Ercildoune, Thomas the Rhymer, True Thomas) – персонаж фольклора и легендарный бард, считающийся родоначальником шотландской литературы. В XVI веке предок Джорджа Байрона, королевский адвокат Гордон Байрон, был женат на Маргарет Лермонт. Это дало основание поэту числить Томаса Рифмача в своих предках.

Неизвестно, была ли среди книг мистера Винсона баллада сэра Вальтера Скотта о Томасе-Рифмаче («Thomas the Rhymer»). Лермонтов числил тогда себя среди потомков испанских герцогов и даже подписывал письма как «M. Lerma». Но семейные предания о шотландском происхождении рода Лермонтовых, в любом случае, ему были известны! «Под занавесою тумана, / Под небом бурь, среди степей, / Стоит могила Оссиана / В горах Шотландии моей…» (Гроб Оссиана, 1830). «На запад, на запад помчался бы я, / Где цветут моих предков поля, / Где в замке пустом, на туманных горах, / Их забвенный покоится прах…» (Желание, 1831). Доподлинно было известно лишь то, что в 1613 году пленный поручик польской службы Георг (Джордж) Лермонт (около 1596-1633), поступил на службу к русскому царю Михаилу Фёдоровичу и стал под именем Юрия родоначальником русской дворянской фамилии Лермонтовых.

Знатоки генеалогии разобрались в хитросплетениях родословных много позже. Их разыскания говорят: Томас-Рифмач – дальний предок сразу двух великих поэтов: английского поэта Джорджа Гордона Байрона (по его материнской линии) и русского поэта Михаила Юрьевича Лермонтова (по отцовской). Байрон Лермонтова знать не мог. Лермонтов же о родстве со своим кумиром даже не подозревал!..