Выпускник кафедры художественной обработки металла СПГХПА им. А.Л. Штиглица, Бенькович работает преимущественно с металлической арматурой – элементарной и редуцированной формой в контексте скульптурной традиции, – «плетя» из прутьев символы эпохи и «переплетая» ее этосы.

Во второй половине 2010-х творчество Беньковича строилось на интенсивных контрастах, успешно коммуницируя с «неподготовленным» зрителем и соприкасаясь вплотную с социально-политической проблематикой внутри страны. Это направление впоследствии получило определение «протестного искусства». Знаковой стала акция Беньковича 2018 года «Крик», когда популярный образ из картины Эдварда Мунка, переработанный в металле, был прикован художником к ограде Большого Москворецкого моста в Москве рядом с местом убийства оппозиционного политика Бориса Немцова.

В конце 2020 года, получив гражданство Израиля, Бенькович покинул Россию. Его первой акцией за рубежом стало размещение на фасаде Центра современного искусства Тель-Авива флагов Израиля и Палестины, почти слитых воедино в форме военных шевронов. Так Бенькович открыто задекларировал свою веру в способность искусства стать регулятором общественных преобразований и инструментом достижения мира.

В 2022 году работа художника «Десница Бога» была установлена в лондонском Холланд-парке в рамках программы Kensington & Chelsea Art Week. В том же году фестиваль «Fringe» представил скульптуру «Чемодан» на Джордж-стрит в Эдинбурге. В сентябре 2024 года при содействии Верховного комиссара ООН по делам беженцев в Великобритании художник передал это произведение в дар городской коллекции искусства Эдинбурга – что стало еще одним шагом к интеграции его творчества в глобальный культурный контекст, к которому Бенькович так стремится.

Сперва я бы хотел поговорить о насущном и поздравить тебя с включением работы «Чемодан» в коллекцию Edinburgh Fine Arts. Расскажи, что этому предшествовало?

История кажется малоправдоподобной. У меня даже возникло непонимание с Фэйсбуком, когда я выложил пост с информацией об этом. Публикацию просто удалили как фэйковую. Даже алгоритмы соцсети не поверили, что такое возможно. Я написал новый пост, убрав факты, которые могли показаться сомнительными: про ООН, одобрение проекта комиссаром по делам беженцев Британии – но публикация снова была удалена. Затем я не стал выкладывать речь лорда Проста, оставив из нее один абзац… Фэйсбук в третий раз удалил пост!

Даже мне самому событие кажется маловероятным. Видимо, имело место стечение обстоятельств: работа была сделана вовремя, попала в нерв времени, ее заметили. Когда в мае 2022 года моя продюсер предложила поучаствовать в фестивале «Fringe», я был в Израиле и находился под впечатлением от войны и массовой эмиграции. Возникла идея сделать металлический чемодан – символ, имеющий отношение ко мне и к людям, которых я наблюдал рядом. Поскольку «Fringe» – фестиваль театральный, я предложил сделать пустую белую сцену, где стоит только чемодан. Идею приняли, что было удивительно в контексте якобы отмены русского искусства. Скульптура стояла в Эдинбурге на Джордж-стрит, была отмечена вниманием администрации и прессы, ее изображение попало в подборку «Фото дня» Guardian. Может, это повлияло на решение эдинбургских властей. Весь процесс занял два года…

А, то есть они сразу сделали тебе оффер?

Диалог на эту тему начался довольно быстро, в 2022 году. Была идея разместить скульптуру где-нибудь в городской среде, и власти долго обсуждали возможности, предлагали разные варианты: рядом с автостанцией, вокзалом. Но Эдинбург – старый город, согласования, видимо, там длятся вечность. В оба приезда я не видел ни одного примера интеграции современного искусства в историческую часть города. Мы нашли компромисс: работа не будет привязана к определенному месту – ее станут показывать на разных мероприятиях. А после, надеюсь, она займет место в экспозиции Городского центра искусств – он находится как раз перед вокзалом.

Кстати, чемодан – одно из немногих твоих произведений, где есть внутренний объем.

Это правда. Я не скульптор, который делает объемные вещи. Считаю себя графиком, а металл использую как графический прием. Но конкретно эта работа должна была смотреться с каждой стороны правильно.

Что вообще для тебя, русского художника в период войны, означает жест признания со стороны европейской институции?

Для любого художника это важно: все мы стремимся остаться в веках, как бы пафосно это ни звучало. Конечная цель амбициозного художника – чтобы его работы оказались в правильных местах и важных коллекциях. А в отношении принятия Британия занимает довольно обособленную позицию: задан некий уровень терпимости. У меня ведь есть еще израильский паспорт… Недавно в одной финской галерее сказали, что на мне двойное проклятие!

Ты вдвойне затабуирован!

Да, но я не замечаю на себе каких-либо отмен. Может быть, моя репутация настолько понятна: в карьере нет темных пятен, никогда не участвовал в сомнительных акциях. Наверное, я очень понятный художник.

Как начинался этап твоей карьеры после переезда из России?

На самом деле мне грех жаловаться. Российский арт-рынок был изолирован еще до войны, развивался внутри страны. Русское искусство давно не рождало трендов, оно неинтересно для Европы.

Я решил эмигрировать, получил израильское гражданство в 2020 году. Это не было вынужденным обстоятельством. Довольно скоро, в 2021-м, я переехал из Израиля в Лондон в рамках резиденции Bird&Carrot. Это было плодотворное время: я сделал много работ в лондонской студии. Понимал, чего от меня ждут, но хотел уйти от реноме «русского художника».

Более полугода меня занимал один крупный проект. Сейчас будет сложно… Основные его темы – социальные сети, fashion-индустрия и хип-хоп-культура. Они рассматривались через судьбы пяти талантливых музыкантов, которые по разным причинам ушли из жизни в возрасте 21 года. Pop Smoke, Lil Peep, XXXTentacion… Их слава привела к быстрой популярности в социальных сетях – что оказалось выгодным крупным брендам, делавшим на известных именах рекламу. Однажды Pop Smoke случайно оставил в соцсети тэг с локацией дома – кто-то туда приехал и убил его. В последнем посте Pop Smoke отметил Louis Vuitton, Channel и Rolex. Мне показалось важным обратить внимание на использование крупными брендами образов этих ребят для откровенной наживы. Сделал несколько работ… А потом наступил февраль 2022 года. Время и ситуация изменились. Вместе с продюсером мы приняли решение, что этот проект не так значим, как происходящее вокруг.

А что в нынешнем контексте «важно» и «правильно»?

Когда наступает катастрофа, художник переосмысливает себя и свое творчество. В любом контексте «правильное» – это искусство. И любое искусство правильно. Вопрос в самоцензуре. Только художник может определить актуальность собственного творчества. Это самая строгая цензура, преодолеть ее сложнее, чем государственную.

Ты построил новую студию, отдал «Чемодан» в дар эдинбургской коллекции, что еще произошло за последнее время?

Этим летом я участвовал в крупном бельгийском фестивале искусств «Watou», где от России были представлены мои работы и Ильи и Эмилии Кабаковых. Именно поэтому я не стремлюсь заявлять о полной отмене русской культуры. Слышал очень много разных мнений о коллективной ответственности. Например, в Финляндии, где я сейчас живу, существует консенсус в отношении того, что все должны отвечать за происходящее.

Ты сам чувствуешь какую-то ответственность?

Я не чувствую. Разве моя вина в том, что я родился в России? Сомнительный аргумент. Недавно в такси в Мальмо водитель-араб спросил, из какой я страны. У меня был странный выбор: сказать, из Израиля – не совсем здорово. Сказать, из России? Кто я? Россияно-израильтянин, живущий в Финляндии?

И что ты ему ответил?

Ответил: из России.

Возвращаясь к твоему проекту 2021 года, почему было важно заниматься им в Европе?

Идея родилась в России в 2020 году. Меня вдохновила музыка. Марина Абрамович говорила, что музыка является самым сильным из искусств по воздействию на человека.

Об этом кто только не говорил. Герман Нич, к примеру, утверждал, что музыка эротична. 

Возможно. Сам я очень подвержен влиянию музыки. Слушал много хип-хопа, и меня стала волновать судьба исполнителей. Потом перевез идею проекта в Израиль…

Знаешь, мой вопрос был задан, скорее, чтобы навести тебя на противопоставление русского и европейского искусства.

Я могу отвечать за себя. Мой российский период – отклик на происходящее в стране. Иногда делал пророческие вещи. Все они были искренними. Я ни о чем не жалею. Но зачем мне заниматься тем же в Британии? Кому интересны наши внутренние проблемы? Россия всегда существовала на периферии европейского искусства и больше заимствовала, нежели определяла тренды.

В середине 2010-х ты переосмыслял символы поп-арта в металле, потом занялся протестным искусством, одновременно появлялись символистские работы, сейчас некоторые твои вещи отсылают, например, к Крэйгу-Мартину – таким образом ты ищешь свою тему или хочешь испробовать все?

Я считаю себя универсальным художником. Это моя сильная сторона. Могу работать с музеями, могу выйти на улицу с акцией или сделать паблик-арт на заказ – нет проблем. Такая универсальность пришла с образованием. Будучи студентом «Мухи» (Санкт-Петербургская государственная художественно-промышленная академия имени А.Л. Штиглица – LC), приходилось отвечать определенным запросам. Процесс обучения состоял не из творческих занятий, а из работы с архитектурным металлом. Каждый запрос – новая ситуация и новое обстоятельство. Это сильно развивает, тренирует голову. Поэтому в одной области мне бывает тесно. К тому же, я всегда конкурирую со всеми: мне важно быть лидером.

Мнение со стороны для тебя, видимо, тоже очень важно?

Мне важно делать работы, которые оказывают влияние, получать от людей отклик. Ведь я с ними взаимодействую через искусство – не стремлюсь угодить, но хочется, чтобы работа дошла до зрителя с тем эффектом, который запрограммирован. Говоря о похожести: никогда не думал кого-то имитировать. Наоборот, это всегда был я – тот, кто формировал тренды в российском искусстве. Мое творчество очень оригинально. Хотя «оригинально» – странное слово. Я не тот человек, который говорит, что все уже сделано. Существует очень много пустых, незаполненных пространств…

Они что, требуют непременного заполнения?

Они – пути развития. Поэтому у меня нет проблем с выбором. Бывает сложно, когда надо концентрироваться на чем-то одном, а хочется разнообразия. Надо больше делегировать… Я был в мастерской Энтони Гормли, видел, как там все устроено…

У него настоящая фабрика, а не мастерская.

Практически фабрика, да. Недавно он выкупил завод по литью стали и чугуна. В мастерской Гормли работают разные специалисты, начиная от проектировщиков, заканчивая упаковщиками. В моем понимании это – правильный путь: художник должен быть идеологом и генерировать смыслы. Я самостоятельно произвожу достаточно работ, но соотношение сделанного-к-нарисованному у меня составляет, наверное, 20/80.

Хочу, чтобы ты прокомментировал две цитаты. Одна принадлежит тебе, а вторая – Кристиану Болтански. Твоя цитата: «Каждый художник сильней любой институции».

Наверное, я говорил об этом в контексте стрит-арта. Если у стрит-арт-художника есть высказывание, он обязательно будет услышан. На самые удачные мировые выставки приходят 200-300 тысяч посетителей. У стрит-арт-художника столько зрителей наберется только на специализированных пабликах! Ни одна институция не даст такую силу в плане распространения идей…

Подожди, говоря об искусстве, мы не можем основываться только на количестве зрителей.

Но качество искусства – критерий крайне относительный. Сейчас важны идеи: чтобы нужный смысл оказался в правильном месте, в правильное время. В любом случае, чем больше у художника охват, тем больше шанс найти свою аудиторию. К тому же институции неповоротливы. Музей может три года готовить выставку. За три года может случиться, что угодно! А в уличном искусстве только самоцензура, смелость и преодоление страха имеют значение.

То есть ты имел в виду творческую силу, силу свободы?
Да, силу свободы. Любая институция хочет заключить в рамки, взять от художника то, что им нужно. Каждый раз это будет цензура. Хотя очень важно уметь работать со всеми. В конечном счете искусство должно оказаться в институциях, чтобы жизнь художника была ненапрасной. Это очень интересный вопрос, который можно вертеть во все стороны: чья сила больше, кто уместнее? Чего сейчас стóят все российские художественные институции? Какое у них влияние?

Будем надеяться, они взяли паузу, чтобы приготовиться к громкому высказыванию в будущем.
Да, только они не говорят, что у них пауза! Они проводят выставки, ярмарки, печатаются в глянце. Находись я сейчас в России, максимально сохранял бы себя для будущего. Но по этому поводу надо устраивать отдельное интервью: не хочу сейчас никого критиковать…

А мы никого и не критикуем… Цитата Болтански, над которой предлагаю тебе поразмышлять: «Делать искусство легче, чем жить».

С Бэконом была такая история, когда королева, увидев его работу, спросила: «Это тот самый ужасный художник?» Бэкон ответил: «Жизнь гораздо ужасней, чем то, что я делаю». Конечно, находиться в искусстве безопаснее, чем в реальности. Оно может травмировать, но оно не убивает. Я творю и благодаря этому пытаюсь осознать свою значимость. Определенно, благодаря искусству мне легче жить. Отбери его, и я стану несчастным и бесполезным.

Работа с металлом помогает интенсивней осознавать свою значимость? Он тебя как-то удивляет?

Нет никакой разницы, с каким материалом работать. Но я люблю масштаб и хочу делать большие работы. У меня есть проект 60-метровой скульптуры. Металл для этого подходит, я воспринимаю его как удобный материал. С ним все просто.

Ты упоминал студию в Лондоне, почему закончился твой британский период?  

У меня было и есть много проектов в Британии. Лондон удобное место для работы, в какой-то момент я даже думал там остаться. А потом – случайно или нет – оказался в арт-резиденции в Финляндии. Мне понравилось, и я стал интересоваться возможностями переезда. Потом вернулся в то же место через год, осмотрелся еще раз и решил построить студию. Мне нравится уединение, ощущение близости к природе. Этой средой я сильно вдохновлен: за моим домом – река; можно сесть на велосипед и доехать до мастерской. Одновременно Финляндия – современная демократичная свободная страна, где можно высказываться на любые темы. Я ощущаю себя здесь, как дома.

Лондон не устроил?

У меня нет к Лондону негативных чувств. Для художника, возможно, это один из лучших городов: много событий, много шансов показать себя, научится чему-то. Хоть я всю жизнь провел в крупных городах, оказалось тяжело привыкать к огромному количеству людей. Чувствуешь себя очень маленьким среди этих кукольных домиков. Урбанистическая среда не совсем естественна для человека.

Художественный Лондон полон событий, но многие из них слишком стерильны и безопасны. Иногда думаешь: а при чем тут искусство?

Коммерческие выставки преследуют определенные цели – это понятно. Они показывают безопасные работы, потому что…

Работы как раз могут быть небезопасными. У Трэйси Эмин недавно открылась вставка, там показаны полотна с изображениями женщин со вспоротыми животами, фонтаны крови, а люди ходят по залам так, будто на школьной экскурсии.

Young British Artists были бунтарями своего времени. Они преодолели сопротивление общества. То, что было радикальным 30 лет назад, теперь кажется привычным. А еще стены галерей смягчают эффект, и концентрация работ с единой тематикой растворяет восприятие. На ретроспективе Марины Абрамович в Royal Academy была документация перформанса Balkan Baroque (Перформанс, показанный на Венецианской Биеннале в 1997 году: Абрамович сидела на груде костей, счищая с них мясо и кровь – LC). Я представил, как это должно было выглядеть вживую: с запахом разлагающегося мяса, крови. Понятно, почему это производило эффект. А когда видишь просто изображения или кучу чистеньких костей – как бы красиво они ни были представлены – сложно уловить смысл.

Особенно если надо успеть на десять других выставок через дорогу.       

Избыток иногда мешает, да. Блокбастерные выставки в Лондоне рассчитаны на широкие массы, на популяризацию искусства.

Но ты метко заметил – они зачастую лишены запаха, вкуса.

Когда детали изначальной задумки выпадают, то актуальность теряется.

Заглядывая в будущее, можешь представить, что придет поколение, которое скажет: нынешнее искусство – фуфло, а Бенькович – вообще жуткий китч.

Скорее, оно скажет, что Бенькович – фуфло! Гройс говорил, что инновация – главная традиция в искусстве. 20 или 30 лет пройдет, и мы поймем, что было важно.

Каким будет искусство, идущее на смену?

Если посмотреть на историю, самая большая революция в искусстве произошла в XIX веке с появлением фотоаппарата. Тогда отпала необходимость фиксации действительности, художники стали делать то, что не могла камера. Все современные течения так зародились. Сейчас, говорят, ИИ – триггер, который послужит обновлению искусств. Это впечатляющая технология с огромными возможностями. Уже сейчас ИИ может конкурировать с человеком. Я проводил эксперимент в Фэйсбуке: выставлял изображения инсталляций с металлом, сгенерированные при помощи ИИ. Никогда не видел такой агрессии со стороны художников!

Агрессия была направлена на твое занятие этим? Или на то, что у ИИ получилось обработать запрос качественно?

Многие сравнивали и говорили: вот, ты-то круче. А некоторые заявляли, что подобные идеи были у Энтони Гормли. Но ни один человек не смог мне показать ничего похожего, потому что Энтони Гормли никогда не делал таких работ! Я ведь не задаю промт: сделай мне, ИИ, что-нибудь в стиле Энтони Гормли. Я готовлю техническое задание с параметрами материалов и определенными масштабами. Потом, меня вдохновляли не художники, а арматура как технический материал. Конструкции из арматуры очень красивые на самом деле. Если посмотреть, они – произведения искусства.

Технологии влияют на художников – так было всегда. К чему приведет конкуренция между человеком и технологиями? Это интересно. Какие-то изменения точно грядут.

Сейчас кажется, что именно человек обслуживает ИИ: обучает, кормит, а он такой большой сидит – пчеломатка в рою.

Интересно, что этот инструмент может делать незапрограммированные вещи. Когда я получаю результат, для меня это всегда сюрприз. Какие бы указания человек ни давал – творческие решения принимает программа.

Когда в 1950-е появились первые электронные синтезаторы с возможностью нелогичного секвенирования, это было взято музыкантами на вооружение, но вряд ли изменило музыку.

Возможно, но я уверен, что у искусства впереди большая технологическая революция.

Задам последний вопрос, чтобы ИИ не опередил нас и не придумал интервью получше: что ты понял за время эмиграции?

Главное, понял, что я не эмигрант: остаюсь тем, кем был, делаю то, что хорошо умею. Если у меня получается – неважно, где находиться.

Прекрасный ответ.

Спасибо. Обычно моя мысль опережает речь, и я не успеваю сказать, что хочется.

Ты справился! Спасибо тебе, Костя.