Этот «Венецианский купец» с припиской на афише «1936» пришпилен к планшету сцены (точно макет кнопками) двумя сценами, ярко противоречащими классическому содержанию шекспировской пьесы, но очень понятными в контексте новой её трактовки. Начало и финал отсылают зрителя к битве на Кейбл-стрит — так называется серия столкновений, произошедших в нескольких местах Лондона 4 октября 1936 года, когда огромные толпы жителей не пустили фашистов пройти маршем по улицам Ист-Энда. Спектакль отыграли в Лондоне, и теперь он отправляется на обширные гастроли по городам Великобритании: Бат, Лидс, Ливерпуль, Кардифф и другие.
Серый пепел нелюбви: шекспировский «Венецианский купец» как зеркало антисемитизма
Конечно, «Merchant Of Venice 1936» режиссера Бриджит Ламур – это прежде всего остросоциальное высказывание. Смотреть его тяжело и страшно почти все время, лишь иногда, будто для развлечения и передышки, длящееся высказывание подсвечено историей Порции (Georgie Fellows) с ее загадками, ларцами и женихами (зал начинает чуточку дышать, с готовностью хихикать – женихи смешные, текст весёлый, коробочки дурацкие!).
Шейлока тут впервые играет женщина, актриса и драматург Трейси-Энн Оберман – она же автор сценической адаптации текста. Важно упомянуть, в ноябре 2023 года Оберман присоединилась к маршу против антисемитизма в Лондоне, а первая премьера «Венецианского купца» состоялась в марте 2023. Нынешняя вторая итерация стала еще четче, яснее и жестче и при этом приобрела удивительную ясность ощущений, которая бывает только в детстве. Спектакль мчится как обезумевшая карусель, сцены сменяют одна другую с дикой скоростью, моргнуть не успеешь, как вдруг…
Начинается действо совершенно внезапно, с шаббатнего вечернего ритуала: и свечи, и вино, и белый кружевной воротничок матери семейства Шейлок, и песня — слегка нестройный, но оттого такой домашний, такой дружный хор. И тут наступает первое «вдруг»: меняется свет, перемешиваются люди, на авансцену течением выносит того, кто так заботливо поддерживал под руку Шейлока — Антонио (Joseph Millson). Он медленно, точно в ночном кошмаре, поднимает руку в нацистском приветствии. Черный френч, черное вороново крыло страха.
С этого момента действие заворачивается вокруг Шейлока и лондонской Кейбл-стрит, окружённой воображаемой колючей проволокой (пишем мы и отмечаем в уме – до Аушвица остается четыре года!). На сцене все серое. Пепел, пыль, неухоженная улица, стена дома, даже светлые платья женщин кажутся запыленными. Если бы ненависть имела цвет, она была бы серой. А потом вдруг лупит по глазам яркая фашистская повязка на рукаве: не забываем, действие шекспировской пьесы перенесено в Лондон 1936 года, когда развернул свою деятельность фашист Освальд Мосли, и вон – на стену налеплен плакат с его физиономией.
Если позволите, быстрое напоминание сюжета. Безденежный сэр мечтает жениться, просит у друга-купца взаймы, тот берет ссуду у ростовщика, соглашаясь на дикое условие: если долг не будет оплачен золотом вовремя, заёмщик имеет право вырезать из тела должника фунт мяса. Они так ненавидят друг друга, купец и ростовщик, что сделка даже не кажется им ужасной. Вокруг такой завязки – любовные истории, побег из дома, несколько предложений руки и сердца, переодетые адвокатами дамы. Но всё показано сквозь язвительную, ядовитую призму. Текст Шекспира наполнен ядом нелюбви под самую обложку – ничего особенного с текстом тут не делали.
Вообще, весь спектакль о том самом яде нелюбви, как он проникает в каждую пору тела, в каждую щель между кирпичами домов. Здесь никто никого не любит — и превращение Шейлока в женщину только усиливает это ощущение. Мадам Шейлок не любит свою дочь Джессику (Grainne Dromgoole), заставляя ее наследовать дела. Джессика не любит мать, тайком сбегая из дома. Её жених Лоренцо (Mikhail Sen), кажется, не особенно влюблен. И Джессика, придя в общество, сталкивается с насмешками и колкими отвратительными шуточками… И так они ходят и ходят по кругу, наконец, попадая в зал суда, куда Шейлок явилась получать долг.
Быстрая возня – и вдруг Антонио оказывается на коленях перед Шейлоком, пуговка на френче расстегнута, острие кухонного ножа почти упирается в ключицу. Они смотрят друг на друга: Шейлок – сверху вниз, прямо, Антонио – сбоку, скосив глаза, отвернув в сторону голову, открыв шею так, чтобы противнику было удобнее нанести удар… Повисает пауза, и кажется, что она длится вечность, секунды превращаются в кристаллы соли, а герои — в соляные столпы, олицетворяющие горе. Она не может воткнуть лезвие, он — не в состоянии отвести взгляд. Но не от ножа, несущего мучения, а от ее глаз. Соляные столбы отчаяния застывают в бессилии. Эта сцена стоит всего спектакля! Он двигался к ней неумолимо и тяжело, на полной скорости, как флот Антонио, тяжело груженый золотом.
И вот — O deus ex machina!! — появляются псевдо-адвокаты (тут тоже нелюбовь; о, как ловко они надувают своих женихов!), и Шейлок роняет нож. Он падает из узкой женской руки, объятой рукавом дорогого одеяния. Антонио обмякает тряпичной куклой, обессиленный страхом, Шейлок стоит, как красивый манекен. Но она лишена дара речи и тоже обессилена, только длинная нитка бус колышется. Мизансцена заканчивается, но прозрачные силуэты все еще мерцают, словно сброшенные хитиновые оболочки. Скоро они рассыпятся с беззвучным треском: их сметет совершенно не шекспировский финал.
На сцене появятся баррикады из столов и стульев, ни один персонаж не останется по эту сторону, все они сбегутся туда, на сторону Шейлока, встав на защиту Кейбл-стрит. И Антонио, и Джессика, и Бассанио, все дамы и джентльмены встанут плечом к плечу, составив на минуту скульптурную группу, больше всего напоминающую картину Делакруа «Свобода, ведущая народ» — тут тебе и античная богиня, и просто женщина, отчаянно бросившаяся на защиту мира. Между картиной и событиями в спектакле – сто лет, между нами нынешними и Кейбл-стрит — почти столько же.
Конечно, финал изумительно нелогичен. Конечно, он яростен, неожиданен (и что уж там, плакатен), но такая концовка работает как надо. После невыносимых сцен зритель будто облегченно выдыхает – все то страшное было просто мороком, ночным кошмаром, а настоящее – оно вот: кучка людей сбилась вместе и отчаянно скандирует: «They shall not pass!». И веришь, они точно не пропустят тьму. А что еще остается?