Карьеру в кино театральный декоратор Дерек Джармен (1942-1994) начал в качестве художника “Дьяволов” (1971) Кена Рассела. В основе фильма – роман Олдоса Хаксли “Лудёнские бесы” о развратном католическом падре во Франции эпохи Людовика XIII. Придворные забавы XVII века, эскапады отца Урбена Грандье и умерщвление плоти в фильме показаны эстетично и чувственно, по-театральному преувеличенно. Декорации и реквизит подобраны в русле той же театральной условности: многие вещи в кадре принадлежат XX веку. В 70-е фильм сильно цензурировали, он и сегодня выглядит довольно провокационно, однако его главное содержание – в заворожённости противоречиями, неразделимости добра и зла. Именно поэтому образы Джармена неоднозначны и требуют спокойного восприятия (отчасти в противовес динамичному экранному действу).

В 1976 году вышел фильм Джармена “Себастьян”, посвящённый раннехристианскому мученику, командиру преторианской гвардии императоров языческого Рима, который в XX веке стал неофициальным патроном гомосексуалов. Фильм – традиционно для автора эстетский и чувственный – сняли с диалогами на “народной латыни”.

Как и в “Дьяволах”, в “Себастьяне” боль – душевная, затем физическая – часть сложно устроенного гедонизма. В “Себастьяне” его даже больше чисто визуально: море, солнце, песок, обнажённые тела. Местами “Себастьян” напоминает “Сатирикон” (1969) Федерико Феллини, но с меньшей дистанцией между автором, материалом и тем самым гедонистическим slow motion.

Следующий большой фильм Джармена “Юбилей” (1978), наверное, самый британский по духу. Вас ждёт эдакое панк-барокко: Елизавета I перемещается в панкующий XX век, а в Букингемском дворце разместилась студия звукозаписи. Традиционно много грима и избыточных костюмов: клубный свет рифмуется со светом свечей, а Елизавета оказывается настоящей оторвой и немного мазохисткой (в какой-то момент королева говорит: “Опять ретро! Когда будет экшн?”).

Наконец, в “Караваджо” (1986) режиссёр пришёл к живописности кино, сделал приёмы художника частью своего визуального языка. К моменту, когда Джармен взялся за биографию Микеланджело Меризи да Караваджо (1571-1610), тот стал настоящей звездой от барокко. Современную популярность художник обрёл именно в прошлом веке, так что в 80-е осмысление его личности и мифа было ещё достаточно свежо. В фильме снялись Тильда Суинтон, Шон Бин и Декстер Флетчер, а оператором был молодой Габриэль Беристайн, снявший, например, недавнего “Пчеловода” с Джейсоном Стэйтемом. Однажды посмотрев такой байопик, сложно всерьёз воспринимать стандартные кинобиографии художников: Джармен относится к герою как соавтор, его реальность, всегда сочетавшая театрализованность и натурализм, как нельзя лучше смыкается с барочностью Караваджо. “Подвальный” свет подчёркивает мышцы молодого Шона Бина, поедающего золотые монеты.

В “Караваджо” Джармена нет исторической достоверности: герои курят сигареты, в одной из сцен Шон Бин чинит мотоцикл. Действие как будто происходит одновременно в XVII и в XX веке. Также построен мир “Эдуарда II” (1991), экранизации пьесы Кристофера Марло (1564-1593). Сам по себе сюжет, как и в других лентах Джармена, простой: король и его любовник становятся жертвами заговора королевы Изабеллы (её играет Тильда Суинтон) и Роджера Мортимера. Этот фильм – зрелый синтез живописного и театрального начала с кино. Здесь, как во многих театральных постановках классических пьес, разновременной реквизит и костюмы. Стрижки, макияж и аксессуары – из конца 80-х, полиция практически современная. При этом со светом Джармен работает как художник-тенебрист, впитавший манеру Караваджо, и визуально кадры напоминают барочную живопись XVII века. Контрасты подчёркивают драму: в “Эдуарде” наиболее полно раскрыта одна из ключевых тем Джармена – невысказанная, нерастраченная нежность. “Я бы не жила, чтобы не видеть, как милый мой король меня бросает”, – говорит в монологе королева, ревнуя Эдуарда к Пьеру Гавестону. Как и в “Себастьяне”, герои “Эдуарда” причиняют самую сильную боль тем, кого любят.

Кроме полнометражных фильмов, Джармен снял много короткометражек. Традиционно он размышлял о судьбе сексуальных меньшинств, гонимости, противоречиях между христианством и “нетрадиционной” любовью – таков, например, двухчастный фильм “Сад” (1990). При этом Джармену чужда повествовательность или манера объяснять идею так, будто зритель ничего не понимает. Джармен создавал образы, о которых можно сказать “во-первых, это красиво”, оставляя пространство для размышления. Мир “Сада” чем-то похож на вселенную из клипов Антона Корбайна для “Depeche Mode” 90-х годов: та же искусственная постапокалиптическая вселенная, где человеку одиноко, и остаётся только собирать разрозненные фрагменты культурного кода, пытаясь найти в них нечто новое.

В 1980-е у Джармена диагностировали ВИЧ, и последние свои работы он создал, уже тяжело болея. Кроме фильмов, наследие художника включает сборники эссе, например “Хрома: книга о цвете” – цепь скользящих ассоциаций, довольно личная история отношений Джармена с цветами. Красный для него символизирует опасность и агрессию – художник вспоминает красную помаду и квартал красных фонарей. При этом Джармен пишет книгу, буквально теряя зрение, и упоминает красный колпачок ручки, с помощью которого врач проверяет, в каком состоянии его глаза. Художник тепло относится к коричневому с зелёным, для него коричневый – “старый” цвет и одновременно “цвет богатых”. Ну а зелёный – цвет рая и вместе с тем цвет язычески прекрасной натуры (художник вспоминает мифы – как Аполлон преследовал Дафну, и она превратилась в лавр).

Искусство Джармена, его образы противоречивые настолько, что сегодня, вероятно, даже не появились бы. Но они по-прежнему завораживающе красивые.