Мы встретились в Челси, в павильоне с фигурами танцующих мужчин и женщин, где летом проходят арт-балы Артс-клуба, известного частного клуба Лондона, где собираются художники, писатели, архитекторы, музыканты, кинематографисты и все, кто имеют значение. Энтони знал почти всех…

Энтони-Ноэль Келли заговорил первым

Художники предпочитают рассказывать о текущем. Или о только законченном. Прошлая работа — прошлое! Это не значит, что они ее принижают, но, возможно, утратили энтузиазм описывать. Она похоронена, чтобы другие могли увидеть. Для меня важны настоящее и будущее. Лучшая работа — та, которую ты делаешь в данный момент.

Это подводит к первому вопросу: над чем Вы работаете сейчас?

О, ни над чем! Совершенно! Думаю, в чём смысл? Зачем работать? Иногда спрашиваю себя об этом. Вы знаете, такой экзистенциальный вопрос: «Почему мы здесь?» Я немного устал от работы. Одна из причин жить — делиться жизнью, а я почти не делился, работал только для себя. И это отчасти моя вина. Я плохо разбираюсь в PR, не люблю продавать себя или изменять свою работу, чтобы она понравилась другим. Чувствую, что не готов к этому миру. Как сказал Дэвид Боуи: «Я с другой планеты». Наверное, я потерпел неудачу. Хотя моя работа была хорошей, я не жалею о ней. Но так как у меня не было большой аудитории — зачем работать?

Вы считаете, что у искусства всегда должна быть аудитория?

Ну, но она есть у всех! Разве вам не нужна аудитория?

Писательство не очень уединённое занятие – оно должно быть кем-то прочитано. Но у Вас есть семья, которая всегда поддерживала.

Да, но это не то же самое, что делиться своими мыслями. Моя бывшая жена поддерживала меня, ребёнок – больше, чем поддержка. Они важны, но работа — это попытка понять, о чём всё. Путешествие понимания! Поэтому картины – мой способ учить себя. Но также они для других людей. Не думаю, что музыкант или писатель могли бы выжить на необитаемом острове.

Я был избалован, делал своё дело, не присоединился к течению современных художников, не посещал выставки, не встречался с людьми, не преподавал. Всегда делал собственные проекты. Люди говорят, что это легко. Но нужно делать перерывы. Вставать по утрам, вдохновляться и работать. Нужно, чтобы адреналин бурлил. Но когда вы спрашиваете: «Что я делаю сейчас?»…

Что Вас вдохновляет?

Меня часто вдохновляет визуальная часть, скажем, апельсин или животное. Потому что это форма или цвет, которые я использую как палитру, чтобы выразить себя. Сейчас как раз заканчиваю документировать и фотографировать действительно важное произведение. Оно не о художнике, выражающем себя. Мы, люди, делаем, что можем, оглядываясь на прошлое и используя его как информацию для создания чего-то нового.

Последние пятнадцать лет я занимался сбором священных книг каждой мировой религии. Любое учение, с более пяти миллионами сторонников, является для меня религией, с которой я могу работать. В мире около пятнадцати религий с таким количеством последователей. Крупнейшая — христиане, на другой стороне — джайны, которых чуть больше пяти миллионов. Я собираю экземпляры книг каждой из них на разных языках. Складываю их: самая маленькая книга сверху, самая большая внизу, кладу одну на другую, на разных языках. Так что, например, Библия может быть на английском, а Коран на французском. Они лежат как «полки». И это довольно опасная работа: у меня Коран – рядом с Торой, это кощунственно. Я объединяю священные объекты, они «трогают плечи».

Религия играет большую роль в том, как мы живём, и это не произведение искусства, а реальность. Поэтому я не художник. Книги — отражение того, кем мы являемся как люди. Я нахожу это вдохновляющим. Это праздник человеческой веры. Действительно! Есть люди, которые верят, и атеисты. Но рассуждения атеиста тоже вера. Это такое замечательное внеземное, парящее над планетами отражение, оно видит, как люди сражаются друг с другом, любят друг друга. И хотя мы не идеальны, но можем показать: у нас есть образ жизни, мы уважаем жизнь.

Это как-то связано с проектом, над которым Вы работали, «Ambassadors»?

Да. «Ambassadors» это… Я говорил с одним джайном, и он сказал: «Почему бы тебе не сделать портреты каждой религии?» Так что я начал и сделал его портрет первым. Мне пришлось поехать в Китай, в Южную Африку… Хотел поехать к мормонам — последним святым Америки. Но рисовать мормона нельзя, они не разрешают. Я был в их штаб-квартире в Англии, и они сказали «нет». Другая религия, представителей которой нельзя изображать, — свидетели Иеговы. Помимо них, есть ещё две религии, представители которых мне нужны: синтоизм и атеизм. В Европе нет синтоистов. Это не религия в том смысле, когда ты идёшь в храм и встречаешься с другими, – это личное дело. У тебя есть свои божества, маленькие духи, ты молишься им, они стоят у постели как декорации. Такой образ жизни. Еще мне нужно найти атеиста. И не просто атеиста, а того, которого все знают.

Мы начали разговор с обсуждения прошлого и настоящего, взаимоотношений между ними. Я изучила Вашу работу и нашла сборник, который не имел названия, но состоял из ирландских пейзажей, выполненных в тёмных тонах. Но в более поздних работах Вы используете более яркие, «счастливые» цвета…

Я бы не сказал, что это счастливые цвета. 80-е годы – тёмные пейзажи… Я жил в Ирландии. Когда вернулся, показал одному художнику и он сказал, что мне нужно идти в художественную школу. Они полны эмоций. Я ходил по Уэксфорду, смотрел на окрестности: сломанное дерево, пейзаж с утёсом. Это отражение того, как я чувствовал себя в то время.

Однажды я сделал автопортрет с мясом на заднем плане. У меня всегда были проблемы с фоном. Рисуешь человека, глаза, рот, сделал портрет, и нужен фон. Если ты скульптор, твой фон — это мир. В некоторых портретах используют книжные полки или пейзажи. Я люблю мясо. Невероятный цвет и форма кусков. И я нарисовал автопортрет на фоне мяса, как если б это были обои. Цвета очень красные, очень синие, я добавил в них слёзы. Да, цвета яркие, но это не обязательно значит, что они счастливые.

На самом деле я всегда предпочитал рисовать женские портреты. Потому что нахожу в них материнскую мягкость. В мужском теле много мышц и силы. Сделал много женских портретов, но не в традиционном смысле лиц и тел – изображал части тела, которые символизируют женщину. Глаза, рот, уши. Грудь — это дверь к себе. У меня было много моделей, чьи портреты сделаны по-разному в разных проектах.

Говоря о моделях. Ваша выставка 1999 года «Birthdays» была коллекцией фотографий женщин, мужчин, собак…

Собаки были в другом проекте, но «Birthdays» — это мужчины и женщины всех возрастов, от одного года до ста лет. Проект занял три года. Фотографии имеют большее значение, чем если б я изобразил портреты в виде картин, они очень реальны, в них мало субъективности. Все эти люди пришли ко мне в студию и стояли на одном месте во время съёмки. Моя тогдашняя девушка Клэр, друзья, мы рекламировали проект на нудистских пляжах, искали модели, моя семья также помогла. Было сложно найти людей всех возрастов. Но я готов на всё ради работы. Я люблю сложные проекты: чем сложнее, тем интереснее.

Какой самый сложный проект Вы делали?

Хотелось бы думать, что это будущий проект. Сейчас я работаю c рыбой. Собираюсь в Альгеро на Сардинию, чтобы рисовать рыбу. И этот проект будет сложным, потому что я плохо справляюсь с жизнью вдали от Англии. Мне хочется уловить дух рыбы, не изображая её буквально. Не будет головы, хвоста, тела, это скорее попытка задокументировать увиденное, уловить дух через внутренние физические особенности.

Япония могла бы быть идеальным местом для ловли духов.

Да? Ну, я свободен. Но люблю Италию. Жил там на протяжении двух лет. В Альгеро есть порт, и на рынке продают свежепойманную рыбу рано утром. Идеально для моей работы!

Вы сказали, что плохо справляетесь с жизнью вдали от Англии, почему?

Мне нужны удобства. Я плохо переношу одиночество. Мне плохо в собственной компании, особенно вечерами. Например, когда ем. Считаю, процесс еды — этим нужно делиться, это обмен, общение. Есть в одиночестве очень странно.

Вы считаете, современный мир стал более асоциальным?

Он другой, но я не могу сказать, что люди стали более одинокими. Сейчас есть другие способы находить друзей. Но в обществе много конкуренции, всё – о том, как ты выглядишь, продвигаешь себя, свой образ, Instagram. Сейчас больше давления.

Ваша выставка в 90-х вызвала большой резонанс. Могли бы Вы использовать социальные сети для ее продвижения, если б они оказались доступны двадцать лет назад?

Это было в 1998 году. Тогда один парень говорил, что Энтони Келли использует работы, чтобы продвигать себя, и в будущем станет очень популярным. Но этого не произошло. Знаете, почему? Потому что я работал. Это как голод: ты ешь, когда голоден, и работаешь, чтобы жить. Я просто проецирую свои мысли через другие медиа. Люди думают: «Ты художник, как чудесно!» Но мы все художники… А быть родителем еще важнее — ты помогаешь другому человеку увидеть жизнь.

Ваши дети тоже занимаются искусством?

У меня есть дочь, которая учится в университете Дарема, она изучает языки — арабский и итальянский. Есть сын, и он немного загадочный. Он живёт на Ист-Энде и полностью независим финансово и эмоционально. Создаёт изображения для людей, которые разрабатывают компьютерные игры: картинки, немного использует искусственный интеллект. Он критикует мои работы иногда. Я фотографирую свои произведения, а он их документирует для меня. Он говорит: «Это не очень. Волосы у девушки слишком тёмные, неубедительно». И я переделываю.

Вы когда-нибудь использовали ИИ?

Как бы я его использовал? Если б был молод, то, вероятно, пользовался им. Дэвид Хокни недавно начал создавать картины с помощью планшета. И они великолепны! Но я всё ещё в прошлом. Люблю просто краски. Хотя, если бы сейчас учился в художественной школе, и мне представили ИИ, начал бы экспериментировать.

Вы преподавали в художественной школе раньше?

Преподавал взрослым скульптуру и фотографию в Ирландии, но не получал диплом преподавателя. Мне бы хотелось больше преподавать.

Изменилась ли художественная подготовка с тех пор, когда Вы были студентом?

Не совсем уверен, но думаю, она стала более коммерческой, нацеленной на продажи. Когда у тебя дипломная выставка, уже нужно знать, как продавать, и что люди захотят увидеть. В моё время было гораздо больше свободы, ты мог экспериментировать.

Но почему это изменилось?

Думаю, тех, кто зарабатывает деньги, люди уважают больше. Но если художнику платят деньги, это немного подозрительно. Популярное искусство — доступно. А новое искусство не должно быть доступно, потому что ты ищешь новые границы, раздвигаешь их.

Но есть художники, которых я действительно ценю. Хёрст — некоторые его работы невероятны. И ещё несколько. Они зарабатывают деньги, но так же хороши. Так что, правил нет. Трейси Эмин создала несколько удивительных произведений. Например, её «Кровать». Ведь на кровати ты проводишь половину жизни. Может, она и добавила лишний презерватив или бутылку водки, но сама идея чудесна, потому что, когда ты приходишь к кому-то домой… тебе показывают кухню, но никогда спальню.

У Вас есть любимые художники прошлого?

Это как с музыкой. Мне нравятся большие имена, которые мы знаем на Западе. Леонардо, Микеланджело, Вермеер, Пикассо, некоторые абстрактные русские — Кандинский. И Клее. В своём доме я бы повесил только те работы, с которыми мог жить – не отражающими правду жизни. Фрэнсис Бэкон — я люблю работы Бэкона, но я бы не повесил «Распятие Грюнвальда». Вероятно, выбрал бы много подсолнухов и пейзажей. Мне нужны счастливые вещи.

Вы не хотите напоминаний о тех формах, которые рисовал Бэкон?

Дело не в формах, а в том, что он пытался сказать. То, что он говорил, чрезмерно и неудобно. Я бы предпочёл что-то успокаивающее. Но опять же, он выдающийся художник и войдёт в историю как пионер. Я ужинал с ним. Он джентльмен.

Он не был похож на свои работы?

Да, думаю, у него было несколько сторон. Он знал мою семью. Однажды навестил моих родителей. Они жили в Монако семь лет. Его пригласили на ужин, и мой отец подошёл к нему и спросил: «Да, а кто вы?» — «Я Фрэнсис Бэкон». — «Чем вы зарабатываете на жизнь?» — «Я художник». Мой отец так и не понял, кто перед ним, но это было довольно интересное взаимодействие. Бэкон очень скромен.

Вы тоже отличаетесь от своих работ?

Хотелось бы, чтобы люди видели больше моих работ и сами судили об этом. Что касается меня, не хочу видеть свои прошлые работы. Смотришь и думаешь: «Может, следовало сделать иначе?». Не существует идеального!

Произведения искусства — это выбор?

Сказал бы так: я не умею ничего другого. И наслаждаюсь своей работой. Наслаждение — неправильное слово — получаю удовлетворение от её выполнения. Но не умею зарабатывать деньги. Я бы скучал в бизнесе. Меня волнуют визуальные вещи. Нет ничего лучше, чем иметь возможность объяснить себя, а я могу это сделать через свою работу.

Кто-то сказал, что Вам следует пойти в художественную школу. Не задумывались об этом в юности?

Нет. Я четыре с половиной года занимался реставрацией картин. Учился в Лондоне, потом работал в музее в Брюсселе, затем в музее в Германии. Когда вернулся, открыл студию в Лондоне. И однажды, работая над французской картиной, вдруг захотел остановиться: я ничего не создавал. Там был недостающий палец, и мне приходилось просто делать новый палец. Я начал погружаться в мир искусства, встречаться с другими художниками и решил, что это моё.

За последние двадцать лет Вы не создавали большого количества скульптур. Почему вы больше этим не занимаетесь?

Я нашёл скульптуру довольно ограниченной. Люблю цвет. Живопись — это мгновенно. А скульптура — кровь, пот и слёзы. Когда ты делаешь портрет в скульптуре, то погружаешься в лицо, исследуешь его. А потом отходишь и должен быть очень осторожен, чтобы привнести увиденное обратно в работу. Это так по-разному.