Ловушка идеального

Образ великой матери – всепрощающей, вселюбящей, всевмещающей – глубоко впечатан в стены нашей культуры. В этой фигуре нет гнева, нет усталости, нет «я». Только забота и самоотдача. Этимологически «само отдача» – не просто жест щедрости, но и акт утраты. Отдавая себя, я перестаю быть собой – автономным, отделённым, различающим человеком. Здесь язык указывает на то, что самоотдача – и дар, и жертва идентичности. Следующая ступень уже не психологическая, а теологическая: после неё – только сам Иисус Христос как предел эмпатии и растворения себя в Другом.

Но разве можно любить, не будучи собой, не будучи живым?  И разве бывает жизнь, в которой нет страха, гнева, разочарования?

Конечно, мы понимаем, идеальных матерей не бывает. Но за пределами рационального, не замечаем ли мы этих всеобъемлющих ожиданий? Чем вы тогда руководствуетесь и к чему стремитесь в своём материнстве – к живому контакту с ребёнком или к медали «мать года»? Признаюсь, я не всегда могу ответить на этот вопрос однозначно. 

Тень как вход в подлинное

Юнг писал о «тени» как о той части психики, которую человек не способен выдерживать в сознательном измерении. Там все вытесненные, отвергнутые или неосознанные единицы его опыта. 

«Тень» – это всё, чем человек не хочет быть, но является»
(Юнг)

«Тень», по Юнгу , не является чем-то плохим. Наоборот, именно она и есть источник жизненной энергии, страсти, спонтанности. Проблема «тени» – не в проблеме зла, а в том, что человек не в силах вынести правду о себе.

Материнская «тень» – это не отсутствие любви, а другая её сторона: агрессия, бессилие, раздражение, усталость, ощущение захваченности. Женщины приходят на терапию и со слезами признаются, что не чувствуют любви. Они тонут в чувстве вины, они устают, раздражаются и даже иногда ненавидят. Но агрессия – тоже способ оставаться в контакте, свидетельство, что граница глубоко нарушена, но она есть. Это отчаянный крик «я здесь есть». И именно тут начинается новое материнство – живое, противоречивое, несовершенное. Там, где мама позволяет себе быть уязвимой, а ребёнок учится быть настоящим.

Зависть и запрет на желание

Как часто вы слышите от матерей, что они завидуют? Эта тема табуирована, ведь и правда, кто тебя заставлял рожать? Для кого ты рожала, для себя или для бабушек? А зависть не уходит и прогрызается все глубже в попытке спрятаться и быть незамеченной другими. Зависть к бездетным подругам, к тем, кто свободен, к мужчинам, к другим матерям. 

Женщина может завидовать своему ребёнку, у которого такая мама, которой у нее самой никогда не было. Завидовать мужу, который спит по ночам и двигается по карьерной лестнице. Завидовать самой себе, той, что раньше смеялась, любила, мечтала, ездила одна в поездах и смотрела на мир глазами, незаполненными заботой о других. 

Зависть – это компас, а не порочный опыт. Она только показывает, где было что-то ваше, где что-то ценное утрачено? Когда мы не позволяем себе завидовать, то не разрешаем желать. И там, где угасает желание, наступает царство долга. Без желания – этого пульса жизни в груди – материнство превращается в ритуал выживания, а не присутствия.

Культурная некрофилия и запрет на боль

Эрих Фромм делал различие между биофильной (жизнеутверждающей) и некрофильной (ориентированной на контроль и мёртвое) культурами. В некрофильной культуре чувства регулируются, стандартизируются. «Плохие» чувства уничтожаются.

«В некрофильной ориентации чувства вытесняются, жизнь контролируется, а спонтанность рассматривается как опасность»
(Фромм)

Женщинам внушают, что настоящая любовь – только свет, а боль – ошибка. Если злишься, тебе напоминают о токсичности так, как будто твоя собственная злость – яд для другого. И материнство превращается в систему контроля, в пространство, где женщина не столько проживает своё материнство, сколько исполняет его, надзирая за собой внутренним критичным взглядом. Это уже не отношения, а режим, в котором мать дисциплинирует себя сама, а живая связь теряется. 

«Современная власть не говорит: «Убей». А говорит: «Живи и подчиняйся». И если ты отказываешься жить по правилам, она заставит тебя умереть как девианта»
(Фуко)

 Место для несовершенства

В терапии женщины зачастую впервые озвучивают запретное. Перестают оправдываться. Замечают, что запреты – опыт исключительно внутренний, усвоенный без осмысления. Вместо «я должна терпеть» появляется живое «я так больше не могу». И это исцеляюще! Звучит голос субъекта, женщина становится собой. И когда-то позже произносит «я не хочу так, я хочу по-другому». Там, где появляется «хочу» всегда много жизненных сил и энергии. 

Иногда любовь не выглядит как нежность 24/7. Иногда она звучит как «я сейчас уйду в другую комнату, чтобы не накричать». Или как «я тебя очень люблю, но злюсь, что ты не даёшь мне поспать». Это другая любовь, в ней нет раба и господина, в ней есть двое людей.