Путь Имана благословлен свыше: его назначили следователем Революционного суда – структуры, преследующей людей за попытки свергнуть правительство. Сначала кажется непрофессиональным подписывать смертные приговоры без ознакомления с делами, но иначе не получить 3-комнатную квартиру и не дослужиться до судьи. На новой должности приходится жить в постоянном напряжении, носить за поясом пистолет: на фоне массовых протестов в Тегеране слита база данных с персональной информацией агентов режима.

В «Семени священного инжира» внутренняя жизнь отдельной семьи отражает социополитические проблемы страны, в которой она существует, – страны, зараженной параноидальными настроениями, насилием и несправедливостью. Наджме, жена Имана, старается устроить домашний быт, скорее сохраняя, чем пестуя, традиционный уклад. Но для кого? Обе их дочери, Сана и Резван, знакомые с «другим миром» благодаря социальным сетям, противятся навязанным ценностям. «Я знаю правду, потому что живу в этой стране, и у меня есть глаза», – заявляет 21-летняя Сана во время ужина отцу.

Медленно нарастающее напряжение обостряется пропажей пистолета, который Иман положил на ночь (как всегда!) в прикроватную тумбочку. Кто в семье стал зачинщиком бунта, который утягивает фильм на территорию триллера с допросами, погонями и откровенным домашним насилием? Перед лицом катастрофы три женщины – мать и дочери – обретают свое единство и переходят от пассивности к разным проявлениям неповиновения.

История создания «Семени священного инжира» сама является актом неповиновения. Расулоф сделал его подпольно, нарушая запреты цензуры, в 2-месячный перерыв между освобождением из тюрьмы, где он отбывал наказание за предыдущую работу, и новым судебным разбирательством. Последующий отказ отозвать фильм из конкурсной программы Канн спровоцировал всю жестокость карательной системы: восемь лет лишения свободы, конфискация имущества и публичная порка, но по поддельным документам Расулофу удалось выехать из страны. За свой поступок и, конечно, за свое кино он получил пятнадцатиминутную овацию после премьеры в Каннах. «Я никогда не слышал, чтобы публика несколько раз аплодировала во время сеанса», – признавался Расулоф, появившийся на красной ковровой дорожке с фотографиями Миссы Зареха и Сохейлы Голестани – актеров фильма, которых не выпустили из Ирана. Аплодисменты, кстати, возникли как реакция на неуместную цитату Иманом Корана, а после – более продолжительные – на «нет» Саны в ответ отцовскому: «Я служу этому режиму двадцать лет, не кажется ли тебе, что я понимаю ситуацию лучше?».

Универсальные человеческие потребности – в безопасности и свободах – необходимы в Иране, как и везде. Детям там также требуются родительская любовь и понимание. Расулоф сосредотачивает повествование именно на молодежи, намекая, что обществу требуется фундаментальное переустройство на более рациональной основе, а старый уклад должен быть задушен, умерщвлен. И новое поколение – семена грядущих изменений – уже пустило воздушные корни в структуру старого мира.

Как бы наизнанку в «Семени священного инжира» вывернута фабула абсурдистских фильмов «Диллинджер мертв» Марко Феррери и «Макаров» Хотиненко, где творческие личности становятся обладателями пистолета, символа власти. Кто способен принести больше вреда: поэт с оружием или бенефициар режима, лишенный его? Такие вопросы, стоит надеяться, останутся в пределах риторики. Что касается визуальной скромности Расулофа, она скорее осознанный выбор, чем недостаток. Это кино – тот случай, когда произведение не следует оценивать инструментами эстетики. Ему не нужно быть изобретательным; ему достаточно просто быть.