Извините, мастер-класс по осознанному отцовству в очередной раз откладывается. В очередной, потому что в прошлый раз я, как прирождённый инженер, взялся быстренько собрать детскую кроватку. Даже с повышенным уровнем сложности — в комплекте была инструкция от другой кроватки. Дело спорилось, работа горела в руках. Управился за пять часов, стёр ладони отвёрткой, прищемил палец. Потом оказалось, конечно, что самая сложная часть конструкции вообще не нужна и только мешает. Пришлось разобрать обратно до базовой.

И вот мы тут как-то с Артём Глебычем не спали — ни в той самой любовно собранной кроватке, ни где бы то ни было ещё — и вот о чём подумали. Точнее, сначала Артём Глебыч принял за нас обоих решение не спать, а потом я за нас обоих подумал.

Мы подумали о вальсах. Дело в том, что Артём изволил во время бодрствования орать и извиваться, а единственный способ как-то это купировать — укачивание, сопровождаемое разными звуками. За час я вспомнил, воспроизвёл и слегка протанцевал все известные мне вальсы, потому что темп укачивания с ними примерно совпадал. Другие вспомнившиеся песни я тоже превратил в вальсы — искусство должно служить людям.

Так вот, почти все вальсы, которые я вспомнил, были военные. Про «синенький скромный платочек», «в лесу прифронтовом», «ночь коротка, спят облака», «в осеннем парке городском» и так далее. Я пел и с грустью отмечал, что морального права исполнять их у меня больше нет. Раньше всегда было, и я как-то даже не задумывался, а тут вот раз — и всё! «Так что ж, друзья, коль наш черёд, — Да будет сталь крепка!..» — ну вот как об этом сейчас петь вслух?

Но помимо содержательного смысла, есть у этих песен сентиментально-семейная ценность. Деревенскими вечерами бабушка время от времени предлагала мне: «Ну что, попоём?». Я всегда соглашался, мы брали стопку книжечек с песнями военных лет и пели их подряд, пока строчки на новой странице уже нельзя было разглядеть в глубоких сумерках. И вот уж этого у меня никому не отнять! Поэтому Артём Глебыч, похоже, теперь единственный человек, который эти вальсы от меня услышит. Только он, вечерняя тишина квартиры и, конечно, все его игрушки.

Куда теперь ни посмотри в квартире, отовсюду на тебя смотрят игрушечные глаза, оценивают тебя по шкале вовлечённого родительства. Синий единорог с розовой чёлкой на полу на кухне. Вечно радостные поролоновые рыбы, улитка и черепаха в ванной. Висячая лисичка с бубенцом в попе. Лев, похожий на символ солнца Майя. Пчела с глазами на боку, которая единственная обладает способностью усмирить конечности ребенка при смене памперсов.

И жирафы. Жирафы вообще обступили нас плотным кольцом — они в половине игрушек и почти на всей одежде. Видимо, это такая насмешка над нашими попытками найти у Артём Глебыча шею и помыть её. Или хотя бы протереть, потому что над ней, на ней и немного вокруг неё теперь располагается главная достопримечательность нашей квартиры — щёки.

Щёки манят и покоряют с первого взгляда каждого пришедшего, затмевая всё вокруг. Кажется, у них есть своя гравитация, они немножко искажают пространство-время вокруг себя, только не поглощают свет, а обильно отражают его в мир. Если же вы чуть покрепче и сразу не разъезжаетесь в желе от умиления, Артём Глебыч мимолётной ухмылкой проявляет ямочку на правой щеке и тут уже всё, без шансов.

Насладившись произведенным эффектом, он затем переворачивается на живот и дальше занимается своими делами, не обращая на вас внимания. Например, кричит на слюнявчик или вращается по часовой стрелке.

И ещё интересный эффект. Я как-то читал про болезнь прозопагнозию, при которой люди не различают лиц. Родился Артём Глебыч и стало понятно, что у меня она тоже, видимо, была, но теперь я здоров. Потому что в мире появились маленькие дети. Почему мне никто раньше не говорил, что у детей есть лица и они все разные?

Помимо игрушек и щёк дома есть ещё просто вещи. Тяжелее необходимости постоянно покупать вещи только необходимость куда-то их складывать. Вещей не хватает, но складывать их некуда — везде лежат вещи. Так и ютимся в завалах противоречий.

И ещё вот эта тяга Марины к новизне. Я рычу в углу, прижимая к себе тарелку из Икеи с глубокой трещиной. Не отдам. Не успеешь купить кофту десять лет назад, как Марина уже требует её выкинуть. Выкинуть?! Новую кофту?! Да я надевал её раз восемь, если считать в годах. В общем, сочетание заполненных шкафов и критического недостатка вещей буквально раздирает нашу семью на части.

Хотя я на прошлой неделе пошёл на личный консьюмерский подвиг и поменял себе подушку. Купил мастеровую ортопедическую — хотя в принципе я против постельных принадлежностей, у которых есть инструкция по применению. Я вдохновился сначала тем, какой я сознательный потребитель и правильно лежу головой. Но скоро почувствовал, что сознательность сознательностью, да только хорошо было бы вообще-то поспать. Марина отреагировала на подушку молниеносно — купила новый матрас. Воспользовалась тем, что я не могу прижимать к груди тарелку из Икеи с трещиной, кофту и матрас одновременно. Стараюсь не думать, от чего же я так отвлёкся в прошлый раз, что у нас теперь есть новый сын.

Которого, к слову, нужно с завидной частотой купать, и тут папа (а теперь папа — это я) чувствует собственную важность:
— Глеб, приготовишь Тёме ванну?
— Да! Так, мне нужно полотенце, пелёнка и о-о-о, кто это тут такой лежит сладкий, кто тут так улыбается, у кого ямочка на щеке? А? У кого тут я-ямочка…
— Глеб, не отвлекайся.
— Не могу. Он взял меня на волевой.

Купание младенца — нескончаемое попурри, голубой огонёк и песня года. Артём Глебыч каждую секунду жаждет коммуникации и ненавидит тишину — тишина вызывает у него слюни и ужасное настроение. Поэтому процесс намыливания и полоскания должен сопровождаться потоками веселья. Обеспечить потоки достаточной интенсивности могут только оба родителя в четыре руки и на два голоса.

При этом Марина постоянно отвлекается на душ. Она включает душ и кладёт его в ванну. В мелкой воде лейка душа начинает жить собственной жизнью, напрочь отказываясь спокойно лежать. Она то ползёт вдоль ванны, запутываясь шлангом у Артёма в ногах, то переворачивается и брызгает в случайном направлении, то сбивает струёй стоящие в углу ванны бутылочки с шампунями.

Марина раз за разом переворачивает лейку душа обратно, ставит бутылочки на место, вьёт из шланга кольца, наматывает его на смеситель, придерживает пальцем, ладонью, локтём, снова переворачивает и наматывает. Одновременно она регулирует воду туда-сюда, чтобы компенсировать скачки температуры. Стоит лейке на секунду найти шаткое равновесие, как напор воды меняется и она вновь приходит в движение.

Первые несколько купаний я только наблюдал, потому что простому оператору пластмассовой заводной лягухи и цветных поролоновых рыб как-то не пристало лезть в функциональную часть. Но потом всё же выразил предположение, что в этом и заключается для Марины суть вечернего купания. Она просто хочет двадцать минут играть в душ.

После чего Марина ещё пять минут не могла ничего сказать от смеха, икала, всхлипывала. При этом одной рукой продолжала переворачивать лейку.

— Марина, прекрати ржать. Марина. У тебя ребёнок уже лежит лицом в воде. Ну Марина.

Начальный этап купания сменяется мытьём — и вот здесь уже начинается настоящая эстрада. Я не могу мыть молча, мне надо петь, так психика сберегает сама себя.

— …Артём, что ты так смотришь на свою лягуху, ты же ей рад обычно, а тут что-то смутился.

Лягу-уха-а-а!
Все ночи, полные огня!
Лягу-уха-а-а!
Зачем смутила ты меня.

— …ой, Тёма, какая у тебя красная шея, ужас! Срочно мыть. Давай, давай, моем шею.

Кра-а-асную ше-ею
Искупа-ай вэчорамы!

— Так, и не заслоняйся от меня руками.

Я шею заслоню рука-а-ами-и-и!
И в прошлое открою дверь!

— …а теперь что мы будем с тобой мыть? Пузико будем мыть, да, пузико.

Пу-у-у-у-у-зи-ка!
До, ре, ми-и-и, ре, до,
Си-ля-соль!

— …и особенно тщательно пупок надо мыть, давай сюда пупок свой, я его намылю.

Намы-ы-ылим пупки,
Ведь завтра в поход
Уйдем в предрассветный тума-а-ан.

Вот такое попурри. Кстати, саму попурри тоже надо мыть.